1.

Молчишь-молчишь, потом как скажешь,
и скорчишься, не высказав,
                и сляжешь
и щеки западают от испуга,
и непривычны к говоренью губы
выводят гласный звук
                некруглый,
и загибаешь к нёбу кончик языка,
согласный звук чтоб сплюнуть
и плевка
уже не видишь и не слышишь,
а только тяжко дышишь.

«наружу мне хотелось,
то бишь было нужно,
но я б уже назад не прочь, коль можно»

так голос за губу цепляется крючком,
оплеван воздух им,
                и рот порожний,
к порезам липнет подорожник,
и ловят словеса сачком.

2.

как разрастается от корня куст,
листья выбрасывая в воздушную целину,
так корень разрастается от куста,
по глине гладкой скользя внутрь пласта,
разжимая глиняные уста,
впитывая скопившуюся слюну,
не давая земле сглотнуть,
ведь, если сглотнет, то грудью вздохнет, вскричит,
корни криком оточит
и притупит потом.
выгибаясь прутом,
крик взойдет до ветвей, вздует почки,
распустит зонтом.
так из гнойных низов красота бьёт наружу,
и, чем больше поток её слажен,
тем расщелина уже.

3.

воздухом, в движенье ложном, похрустывая,
сворачиваемся судьба с судьбой,
время христово, ложе прокрустово
не вмещает меня с тобой.
и слава тебе господи!
расстилающий простыни в небесах.
вот оно небо пятнами устлано,
вот они мы в трусах!
и что нам теперь?
руки, ноги обрублены,
бьется в культях душа.
сыплются нищим калекам рублики,
но не нужно нам ни гроша.

4.

и гóловы высовывая из нор,
кто смотрит на вкопанных нас в упор,
ноги босые обвивая, за голень грызет,
забивая пóд ногти чернозем.
— я знаю, —
побоится сказать червь —
кто мучит дерево, высасывая сок,
                        и зачем,
кто по кости змеиный вытачивает узор.
это такое время настало для нас, такой сезон
сбрасывать тяжести наземь, разбивать о паркет лоб,
руками оглоданными разводить,
и телом со вмятинами от скоб
поворачиваться по сторонам
и вскидывать взгляд вверх —
вот она господняя целина,
вот он небесный мех
волнами свисает и втягивает струёй
души, выскобленные из тела невидимым острием.

5.

так выев мякиш, бросают корку,
закрывают краны,
                выключают конфорки,
поворачиваются спиной и выходят из кухни,
и внутри очерствевшей отрастает и пухнет,
трепещет,
        слипается
                и боится,
как рука искалеченная в рукавице,
которую прячешь, не подавая при встрече
лишь потому, что изувечена.
но ты подожди месяцок – другой,
и кость обрастет мясом и станет опять рукой
гладкой, вышедшей из-под струга,
свернувшейся в кулак
от испуга.

6.

выйду возле аптеки
так и спрошу не поднимая век
как бороться с этим отеком?
ты мне не тюкай не дакай
я боюсь уходить отсюда таким варнаком
покачиваясь как синяя слива
на блюдечке
не облокачиваясь
сижу вот с краешку примочек отваров настоек
и кто-то меня так взбалтывает
не зная что я пустое

7.

это ты раскачиваешь столбы,
это твоей не слышно ночной ходьбы
возле меня
        возле него
                возле них,
это, когда сужается воротник,
вшивая синь зудит,
это, когда раскручивают землю
и выворачивают с осью,
оставляя гром позади.

всюду тобой пронизано,
господи, как же ты весь горчишь,
небце твое подкашивается,
тучи твои облизываются,
темень слюною горячей стекает с крыш.
в небе зияет брешь,
хочет меня назад.
и что мне ответить ей после этого,
                        что сказать?

8.

Кому велено из пепла и черепков взрасти,
Кто в безразмерный кожаный мешок вмещен,
Кому мякоть накручивают вкруг кости,
Того утрамбовывают и вкладывают внутрь еще,
Разглаживая морщины, вталкивая в углы.
О мои ноги, если бы вы могли
после этого согнуться в коленях, упасть на углИ
На которых стоите,
Под которыми все существует впрямь
И слоится вроде слюды.
И велит: себя вовнутрь вправь.
Если бы могли ступни оставлять следы,
Вдавливать в воздухе ступени
Взбираясь по ним, взвинченным глубоко вверх
В небесную пену,
В безразмерность ее прорех.
Кто бы медлил, взбивая вокруг пустую смесь,
Прикрывая ею себя наполовину,
Когда требуют, чтобы укрылся весь,
Чтобы лицом в пепел упал и засыпал им спину.

9.

его раскусили сразу
вытащили как ослепительную занозу
как маленькую заразу
оно не помнит изнанку своей лузы
сетку вен
акушерка машинально зажимает порезы
будто срезает розы
думает о бесконечной смене
мать до утра отлеживается
встает и уходит не называя имени

10.

в госпитале ненадежных солдат скорбели
санитарки под руки приезжих выводили
граблями следы скородили
зубья оземь скоробили
часики тикали скоро били
времечка бусинки нанизывали
санитарки солдат мимо смерти выпроваживали
подбородки о порог били
вот оно что будет
кто же пред безнадёгой веслом отмашется повраждует
в полседьмого выйдет к просителям
лицо сеченое неся
чего стучитесь смертельно
дать-то нечего
у нас дать больше нечего

11.

Кто вливает мне жгучую слизь в глазницы,
Кварц дробленый кладет под сухой язык,
Изнутри обжигает и копошится,
смóлит бережно каждый стык

и горячее золото в горло прыснет,
мышцу кровью нальет, попуская жгут.
от лыжни отучает мысли,
и от лыж,
если лыжи жмут.

12.

я верю твоему горю
говорит варя несчастному гере
у тебя к ногам привязаны во-о-о-от такие гири
забинтованы руки
потрогай меня за боки
какая серая на улице морось
слезь с меня варя
знала бы ты на что напоролась
я не буду твоей горою
мы может будем обычной парой
пока меня не накроют
пока тебя не запарит

13.

еще немного и я простыл
если бы не плавные огненные пласты
не говорящий во мне костер
плавниками шуршащий во вмятине тела
прижигая во мне места
разжигая вокруг мосты
кто огромную сеть простер
и души кто бездонную чернь возделал
языком возгорающимся кто внутри бередит
и выводит меня из себя
и ведёт впереди
того что уже истлело

14.

Город, пылящий седыми ликами,
Вырви меня из своих волос.
Что среди них промычу безъязыкий я,
в землю без корня врос?
вот не бегу от тебя — увёртывай
Жизнь в жестяные свои меха.
вырвусь и брошусь под море мертвое,
туда, где земля глуха.

15.

мы часовых вкопали,
за ночь войско обученное урыли.
утро убитых купает
и золотит им крылья,
мерно ступает в расстеленные ладони
и собирает дань
из раскупоренных и бездонных
                простертых дланей.
вот они, побежденные, разжимают кулак, подают дары
и уходят на красное дно дыры.

латы души боевой разошлись по швам,
ударяется оземь горящий шлем.
и каленые копья снова в себя не вшить.
небо, слегка распустилось, блещет краями,
                ласточка мельтешит.
тишина спотыкается о воздух кровавый,
поле клубничное чавкает
                все дырявое.
мы еще и не таких вспарывали.

16.

я, говорю, помню эту игру
это, когда языком расщелкивают икру,
долго мусолят, смакуя падали вкус,
ну а потом к нёбу придавливают
                        и хрусть!
если бы знала ёб той икринки мать,
как её доченька будет по ртам шнырять,
в синюю вену душистый настой ширять,
разве рожала бы дочку тугой икрой?
разве звала бы папашу мол сделай добро – покрой?

а там гинеколог, кесарево, хирург…
я, говорю, знаю эту игру
это, когда коммуналка,
                в разводе,
                        дочь,
это, когда не осилить не превозмочь
в полночь, и в два и в четыре и напролет,
это, когда по межножью дочернему он скребёт.

знала б ни в жисть!
ну а теперь
            выдохни
                и держись.

17.

и пули втыкались земле в живот
и долго зудел у нее живот
такой округленный тупой червивый
там кто-то живет и ее жует
хваталась за поясницу
жаловалась — несчастливая
опять залетела не на свои круги
сошла с орбиты
и покатилась
на вас только заглядись
только наклонись
уже убита
когда бы была жива
дала бы еще пожевать

18.

где вы теперь восторженные собратья?
всё до тошноты последовательно
не опередить не выебнутся не соврать
сначала разламывать ребра нажимать enter
потом откачивать накопившееся
продувать аорту
на свету рассматривать моль разгрызающую озоновые дыры
замерять диаметр докладывать взволнованным голосом
в центральное статистическое бюро
мол нужно что-то с этим делать натянуть на лампочку туго заштопать
пока я стою и смотрю как вкручивают мне в грудь штопор
и я счастлив потому что откупоривают моё пусто
потому что все у нас теперь запросто