Часть первая
ПАЛОМНИКИ¹

Порфирий Успенский сошел на землю в Яффе в 1853 году. Сей самоотверженный архимандрит («Я – недостойный пастырь») переправил своих русских в Палестину. Кои целователи икон сидели на причале. Они источали запах трюмной воды, они донесут его до Иерусалима. Закутанные в тряпье, они пели свои гимны. Они подкрепились в Яффе. Они опорожнили принесенные из деревень котомки с хлебом. Они срезали мерзкую плесень, они дошли до доброго русского смысла, они макали свой настоящий хлеб в щи.
Порфирий, глядя на них, улыбнулся. Но он готов был надавать себе пощечин или наорать на Успенского, спасавшего его от Порфирия. Скандал всей пýстыни. И потом этакая бессмысленная маята. Снова дождило, сегодня. Дорогая Новгородская Богородица, спаси меня. Еще одно письмо от управляющего.
Его дни проходили по-медвежьи и в бессилии. Ему было тридцать восемь. Возможно, он хотел умереть. Он сидел на мели, с паломниками, в Яффе.

ПРИВЕРЖЕНЕЦ

Эскорт, высланный Иерусалимским пашой, поднял столько пыли. Это беспокоило Богородицу. Ее хоругвь хлестала всадников. Ее приверженец обратился к ним. Исмаил на коне.
Пойми, пожалуйста, она – наша охрана, – сказал Порфирий этому деревенщине. Он, должно быть, перегрыз веревку, привязывавшую его к кровати. Исмаиловы конюшни. Мы отскоблим ваш навоз в Айя-Софии. Всадник зажег пахитосу. Да, и устроим овацию царю Константинопольскому в Царьграде, покуривая цигарку во имя всех русских князей. Он перекрестился правой рукой, он стоял в восстановленной Айя-Софии, он сам был тем князем благодарных греков. Неловко было наблюдать, как левой рукой он переправил носовой платок Порфирия в собственный карман.

ПУТЬ

Хоругви Богородицы выстраиваются. Самые набожные солдаты поддерживают Новгородскую Богоматерь, Владимирскую Богоматерь, Пречистую Деву-Троеручицу. Очень осторожно, очень бережно.
Ее суровые воины постигают путь. Следом – греки и армяне. Это нехорошо. Но все-таки монахи. Следом – армия паломников. И речистый Порфирий Успенский с Генеральным консулом Бейрута.
Ее знамена над Рамлой. Стоптанные ноги спотыкаются, проходя Рамлу. Потрепанные русские под луной. Они столпились на перевале. Патрулируют ущелье. Много медалей. Много луны. Когда разбойники видят все эти медали, они поспешно удирают по домам. Армяне снова могут вздохнуть.
Паломники молятся: «Покровительница дороги, воссияй для нас. Приправь наши щи, Владычица Кнута и Дубинки, Заступница, под нашей плесенью белизна Твоя».

МУНДИРЫ

Старые солдаты в мундирах под луной. Из Севастополя в Иерусалим.
Левой-правой, левой-правой, говорит Пресвятая Дева. Лунный ворот дергает солдат. Содержит их в добром порядке. Неграмотные марионетки лыбятся. Довольны ее щами на каждом привале. Караван русских подходит к Иерусалиму. Трижды вокруг стен скрипят марионетки. Публика хлопает в ладоши.
Порфирий чувствует себя игрушкой под слоем лунного лака. Он снимает свою Успенскую голову и предлагает ее зрителям наверху. Голова Порфирия под верхней головой кажется почти что его собственной, с застывшим выражением, прихваченным по пути. Застывший порфировый взгляд на город, разумное предсказание. Глупая Успенская башка летает вокруг луны.
Два дурных солдата пялятся на город. Они безнадежны. Они на попечении прихода. Одна голова на каждого, вместе – две, если считать их обоих. Полковая математика. Они забурели от муштры, от капусты, от щей. Бедная Богородица, с такими-то приверженцами. Левой-правой, левой-правой и в город.

РЕПЫ

Репы паломников хмурятся на город. Здесь разносчик икон, хранитель Богородициного молочка (особо питательного), новгородский осведомитель редкого растения, похититель платков, унтер, ворующий у своих товарищей, популяризатор из Минской духовной академии. В честь луны они сжигают свои копеечные свечи.

СЕМЬЯ

Чьи это лица под луной? Толпятся на парапете. Порфирий считает своих мертвых. Городские стены нашпигованы его мертвецами. Двоюродные братья, троюродные братья, семейное подобие подает ему знак. Это Россия, полный порядок. Днепр омывает Иерусалим. Но Богоматерь Владимирская покинула свой стяг. Она дирижирует хором мертвых сестер, воспевающих его с зубчатых стен. Глаза закрыты, она хорошо чувствует ритм. Потрепанный Псалтирь порхает там наверху. Они впевают Порфирия. Обувь паломников загромождает Яффские ворота.

Часть вторая
ТЕЗОИМЕНИТСТВО

Митрополит Филарет дает аудиенцию. Это был день Государева Тезоименитства, все патриархи и консулы были приглашены. Башибузуки разрядили в воздух свою пушку. Следовало быть в Иерусалиме в тот момент, чтобы поглядеть на народное ликование.
Турецкий оркестр попытался исполнить русскую мелодию. Филарет распорядился послать лимонада. Порфирий взглянул на прячущееся в оконной нише лицо. Вертящийся волчок, ищущий дорогу в городе. Архиерей Никон выглядел иначе. Тщедушные мозги Филарета и ожиревшие мозги Никона. Как-то лавировать между ними.
Его миссия почти не была определена. Изучать паломников, давать рекомендации. Их благочестие, их политика. Младенцы в свивальниках, княжеские посланцы.
Никон подошел, дабы приглядеть за патриархами. Угрюмо отмахивается от какой-то дамы-миссионерки – копт Анба Базилиус. Из самого Каира, чтобы устранить эфиопов. Вопрос статуса кво. Статус кво? Это означает – цепляться за все, что тебе досталось.
Внесли десерт из жженого сахара. Права и слова, добавил он мрачно. Тугодум в углу – эфиопский епископ Иосиф.
Этот никогда не разговаривает с Базилиусом. И все это из-за ключа от часовни. Коптелки и горелки, по выражению Филарета.
Кто это? – спросил Порфирий. В зеленом одеянии с вышитыми львами. Это Озоро Эстер, эфиопская принцесса. Черная и скучающая, она выглянула из окна. Это молодая вдова. Она кажется мне кающейся грешницей, – сказал Никон. Он обследовал новый поднос. Шербет и икра. Экуменическое баловство к Государеву Тезоименитству.

ФИЛАРЕТ О СТАТУСЕ КВО

Жил-был католик, годами не сходивший со своего места в Храме Гроба Господня. Кто знает, может быть, он боялся, что греки как-нибудь ночью свернут это место, как ковер. Вот он и оставался там, преданный и верный, поедая одно лишь Святое Причастие. Однажды он наведался в армянский придел. Он вел себя очень неосторожно, думая, что никто не смотрит. Ходил повсюду, пристрастно обследуя, скорее даже, лапая драпировки, подставки, все, что можно было зацапать после долгих лет лишений.

ЗАУТРЕНЯ

Никон вел службу густым басом. Недостойный Порфирий, зажигающий свечу. Вяло смотрел он на царские врата, молился прежде всего за своих подопечных, а уж потом замаливал собственные грехи. Понукающие глаза Богоматери на иконостасе. Не все эти святые, не весь этот свет. Он думал о ней, в яслях, с поднятыми коленями, борющейся в темноте со своей болью, со своим Дитятей. «Слава те, Матерь Богоизбранная, Богородица, Царица Небесная, слава». После богослужения запомнилась только старая монашка на аналое, читающая сама себе, будто вопрошая.

ЗАВТРАК

Снова сегодня солнце, дурак Порфирий. Митра, да борода, да маята, да бурда. За завтраком он выглядел лукавым деревянным конем. Свято место пусто не бывает. Филарет глядел скрозь. Волчок, запущенный с утра пораньше. Порфирий ухнул в религию.
Они завтракают путевыми заметками. Никон уважает Христа. И Пресвятую Деву тоже. Эта гробница и та гробница. Патриарх-другой, между прочим. Над их головами портреты царя Алексея и его друга Патриарха. Прощупать Иосифа на предмет статуса кво. И потом, паломники – тоже дело серьезное. Панорама, а то и две.

МОГИЛА ПРЕСВЯТОЙ ДЕВЫ

Масляные светильники спускаются к Пресвятой Деве. Маленький армянский ангел на первой лампаде, греческий крест на второй. Сменяют друг друга, спускаясь. Миленький статус кво.
Ангел. И ни чёрта? Нет, он обвился вокруг статуса кво. Статус кво, Верховный Бог этого города.
Сын прижался к Пресвятой Деве на застекленной против воров иконе. Стразы? Настоящие драгоценности у греческого Патриарха. Мутные глаза там внизу.
Денежные сны, девственные сны, кто знает?

ТЕОЛОГИЯ

Епископ Иосиф казался беззащитным при своем соломенном дворе. Он сидел на крошечном стульчике, быть может, сделанном для дьячка, рядом со своим настоящим позолоченным креслом. Будучи занятым, оно бы заставило его распрямить спину. Стулья толпились у стен, как на племенном совете. Над ним гравюры и дагерротипы королевского дома: Теодорос использует льва, как уютный коврик, Иоханнес, Заудиту.
Мягко он расспрашивает Порфирия о Библии. Были ли помимо нее какие-нибудь сведения о евреях от Адама до Ирода. Может быть, он думал, что Русская Церковь располагает секретным архивом, свидетельствующим об этих событиях. Порфирия удивляло, что в Иерусалиме никто не хотел заниматься религиозными дискуссиями. Епископ Иосиф почувствовал его изумление. Простите мне сии расспросы, сказал он, оправдываясь. У спички есть головка, и вы зажигаете ее. Человек должен все обсуждать и не хорошо ему быть одному. Он казался довольно одиноким тут. Немного эфиопского тепла, много одиночества среди стульев.
Говорили, что епископ Иосиф влюблен. У него появилось новое облачение к Пасхе, сшитое портнихой. Она много раз посещала монастырь, он не отговаривал. Когда она закончила работу, он попросил ее остаться. Вся казна Эфиопии не могла ее убедить.

НА КРЫШЕ

Гороподобные эфиопские монахи охраняли дверь на лестницу в свою часовню. С ножами и палками. Они бы пустили их в ход. Один из них ударил копта распятием. Эфиопский дьякон получил назад свой ключ. Он размахивал им злодейски. Коптский стражник хмурился. Когда Анба Базилиус узнает, он такое письмо в Каир отправит!
Епископ Иосиф велел дьякону отпереть дверь для Порфирия. Он провел своего нового русского друга в часовню Четырех Бестелесных Сущих Созданий.
Облупленные, они вылупились на Порфирия со стены. Русский, что ли? Во всяком случае, не армянин. Не копт. Ужасающая ветхость Созданий. Ибо те, в чьем владении находится часовня, ее и ремонтируют. Право на нее оспаривалось, ее не ремонтировал никто.
Дева и Сын тлели на занавешенной иконе. Целомудренные, позаброшенные, здесь. В гробнице Девы мерзость запустения. На стене Порфирий заметил арабскую надпись. Он сдержанно указал на нее Иосифу. Свидетельство коптской принадлежности? Совсем немногие эфиопы знали арабский. Ему пришлось нацедить Иосифу через толмача собственного плохого арабского, новгородского арабского. О да, сказал Иосиф, как показалось Порфирию – слегка уязвленно, как только копты видят арабскую надпись на стене или на иконе, они заявляют – это наша стена, наша икона. Арабское – это коптское, говорят они. Но ох, если у нас есть что-либо по-арабски, этого они не любят.
После освежающего обхода часовни они вскарабкались назад к зною крыши. Здесь был свой маленький крааль эфиопских монахов и монахинь. Дейр-ас-Султан. Почти что Африка в Иерусалиме. Оттесненные от Гробницы из-за своей нищеты, они уже два века жили на крыше. Столько-то караваев хлеба в день, выделенные армянами. Или милостыня от коптов. Как им должно быть жарко на крыше, подумал Порфирий. Изгнанные снизу, они жили ближе к Отцу, чем к Сыну.
Старая монахиня с татуированным крестом на лбу, присев на корточки, молола хумус. Монах с монашкой тащили наверх ведро из колодца. Откуда эта вода? – спросил себя Порфирий. Дружески прогуливаясь с Иосифом и его толмачом, новгородский дилетант встретил двух памятных львов на краю крыши. Черные косы старательно скрывали львов. Косы Изиды, – подумал Порфирий. Озоро Эстер, изумленно взирающая на закат.

Часть третья
ПРИЧАСТИЕ

В Троицком соборе, за пределами постоялого двора, все полусвятые. Странно вести в Палестину армию паломников. Их хоругви его не греют. Ему хотелось бы лежать в постели под стеганым одеялом. Все марионетки принесли свои покрывала. Все глаза устремлены только вперед. Порфирий чувствует себя неустойчиво. Оказалось, в нем отсутствует страсть к руководству. Неустойчиво, но нераскаянно. Никон счел ее кающейся грешницей.
Сегодня не будет причастия, – хотел он сказать Филарету. Они превратили Христа в кого-то другого. Все и вправду подходят. Бороды, шапки, маскарад. Зубы. Весь этот органон. Подлинный Христос отрезан от мира.
Филарет кадил с остервенением. Святые и мертвые вели мирские молитвы. Порфирий не в силах был выговорить имена своей мертвой семьи. Царские врата закрылись перед ним. Он был лишен кузенов и сестер, пребывал среди мертвых. Богоматерь Владимирская, даже Божья Матерь Кровоточащей щеки не могли помочь. Он не мог кадить картинам и людям.

СВИДЕТЕЛЬСТВО

Петляя по городу, он осуждал себя. С непокрытой головой, он изумлял свою паству. Раз за разом он наносил себе удары. Чтение, письмо, арифметика, немного смысла. И никакой географии, никакой Палестины. Он обращался к себе, как к кому-то отдаленному. Кто сказал, что Порфирий должен прибыть в Палестину? Быть может, в пýстыни он распустился. Он думал об иконостасе. Он кричал: «Нет, нет, откройте дверь!»
Шарканье по городу, пока не подвергся нападению татуировщиков за армянским монастырем. Они тыкали в паломников иглами. Юная подопечная плакала. Больно было переносить Спасителя на руке, а также Иерусалим и год хаджа. Татуировщики зазывали: «Хочешь хадж?»
Хочешь хадж? Он отмахнулся от арабского зазывалы. Сегодня неподходящий день для всего этого. Шаги поднимались по этой улице вечно. Порфирий! Он прекратил свое шарканье. Порфирий Успенский! Обернувшись, он замахнулся на зазывалу. А обрушился на шафрановую шаль Эстер Озоро. Она была высоким минаретом в пятичасовом свете. Если ты не сделаешь себе «хадж», никто в России не поверит, что ты паломник. Сопровождающие ее принцессы не понимали ее арабского, они пялились на этого человека без шапки. Здоровенный мужик, которого окатили из ушата учености, а он просто стряхнул ее с себя одним раздраженным движением.
Хочешь хадж? Да, хочу. Она пронесла свой шафран мимо кающихся женщин и присела в палатке татуировщика. Он уселся за нею. Татуировщик взял иглу. Обычный пасхальный Спаситель, я думаю? О нет. Просто «Иерусалим». И год. 1853. Она положила руку на стол, забыв о постороннем присутствии. Второй татуировщик трудился над рукой Порфирия. Окунал свои иглы в тушь из копоти и в красное вино. Порфирий также ни на кого не смотрел. Они игнорировали ее дам, его паству и праздношатающихся армянских монахов. Любопытство в рясах. Город и год впитались в их кожу, они встали, принцесса заплатила талером Марии Терезии, он – рублями, они вышли, пройдя сквозь толпу.

КАТЕХИЗИС

– Крестишься ли ты двуперстно или щепотью, Порфирий?
– Двуперстно, Озоро Эстер. Не то что греки.
– Дважды или трижды ты поешь Аллилуйю, Порфирий?
– Дважды, Озоро Эстер. Не то что греки.
– Все равно, Порфирий, я сомневаюсь в абсолютной приемлемости твоего обряда.
– Я не панславянский спаситель, Озоро Эстер.
– Я думаю, православная церковь могла бы немного больше держать себя в руках.
– Ты гораздо суровее, чем мой друг патриарх.
– Эфиопский патриарх не обогащен знанием.
– Похоже, что ты сердишься из-за того, что я пришел без митры.
– Без митры ты вызываешь смущение. Что ты будешь делать, Порфирий? Поспешишь к Филарету?
– Сегодня я, возможно, переночую у армян.
– Что ты думаешь по поводу Константинополя, Порфирий? Ты думаешь, что царь заставит?
– Константинополь будет нашим.
– Ты выглядишь таким простоволосым, Порфирий Успенский. Не хочешь ли пойти со мною? Хочешь навеки остаться в армянском странноприимном доме?

КУЗЕНЫ

Шарманка в Христианском квартале, вероятно, оплачивала чье-то паломничество. Она навязывала свой репертуар под люстрой, где они лежали. Люстра, ближайшая кузина шарманки. Он дотронулся до татуировки на ее руке. Черная грязь все еще покрывал их год и город.
– Порфирий, как я ненавижу всех этих, на «пэ». Патриарха, твоих паломников, моих принцесс. Всех, кроме тебя, Порфирий.
На стуле ее львы. Они говорят, что теперь не могут охранять принцессу.

Часть четвертая
УГОВОР

– Я встречу тебя в монастыре Теклы Хайманата. Сегодня пополудни.
– В какое время пополудни?
– В три, точно, как на иголках.
– Кто этот Текла Хайманат, Эстелина? (Нежно: «В три, точно, как на иголках».)

ТЕКЛА ХАЙМАНАТ

Текла Хайманат погрузился в Гиппопотамово озеро. Он стоял там семь лет в полном облачении, пока у него не отвалилась нога. Семь лет, великий ум. Гиппопотам унес его ногу в реликварий. Но это не его подлинная нога. Это всего-навсего религиозная нога. Подлинная нога, подлинная берцовая кость, подлинный второй палец сказали религии «прощай». Видишь эту картину, там вверху, Порфирий? Вот он там, помавает ею. Побивает ею язычников, Данакил.

ИНОЕ

Текла Хайманат помавал своею хромой ногой на небесах. Она выглядела, как перекладина креста. Созерцатель озера, отшельник, темней Данакила, разрыватель карт, вычерченных аккуратной Европой.
Эфиопская церковь перевернулась во сне, мрачно усмехнулась, снова погрузилась в сон.

АБУНА

На что был похож Абуна, Эстелина?
Он дожил до канцлерской печати. Однажды моя мать послала меня к нему с запиской. «Озоро Эстер, – сказал он, – снаружи ждут посвящения 2356 человек. Я не могу уделить тебе больше часа, моя дорогая».

МАСЛО

Невежественные посвящаемые толпились снаружи, думая о молитвах, болотах и женщинах. Масло, которым они умастили свои волосы, сбегало по ним на безбожном солнце. Карта Эфиопии текла этим жиром, он запятнал Гондар и Дебре Табор. Лев Иудеи сел на маслянистый трон. Меченосные ангелы, его заступники, не могли остановить масляной контрабанды. Масло попало Озоро Эстер в глаза. «Порфирий, – сказала она, – спаси меня от этого религиозного умасливания».

БРОНДО

Они провели быка в трапезную. На самом деле, Порфирий, как раз бык превратил это место в трапезную. Он уставился на нас, он казался огромным, как Эфиопия. Бурым, как Абуна. В эту большую комнату, покрытую венецианскими зеркалами. (Конечно, все разгромлено, много лет назад.) Повар придет, Порфирий, я называю его поваром ради тебя. Какой кусок желаешь ты, Озоро Эстер? Я укажу на него, бык будет недоверчиво глазеть на нас, стоя там, пока повар точно вырежет мой кусок из его бока. Глазеть и реветь. Вырезка будет подана сырой.
Вся виртуозность сосредоточена в вырезании. Куски для всего двора. Абуна благословил всех. Бык отражается в сотне венецианских стекол. Потом они занимались любовью под столом. Любовь была на второе. Это мясо называлось брондо, Порфирий. Брондо очень укрепляет члены.

МАРИАМ БАРЭА

Масло снаружи, брондо внутри. Моя мать была скверной женщиной. Ее называли прокаженной королевой, она боялась, что они правы. Бафана Прокаженная. Ее врач прописал лечение детьми. У нее была полная корзина их кистей. Фетишистка.
Буффонка Бафана, – сказала я сестрам. За это она выдала меня замуж за мужчину, который мне не нравился. Мариам Барэа, очень популярная личность. Потому-то я и невзлюбила его. Но она совершила ошибку, потому что он стал мне нравиться. Он был лучшим солдатом в Гондаре, я думаю – лучшим мужчиной. Полгода мы прожили вместе.
Она исправила свою ошибку, поручив ему украсть землю у монахов Магуэны. Чтобы сделать для меня сад наслаждений. Монахи пошли к Абуне, Абуна к Бафане, потом его отлучили от церкви. Потом ему перерезали горло. Как барану, Порфирий. Быка они оставляли в живых.

СТЕСНЕННЫЙ

Что-то длинномордое пробирается сквозь могильный курган в Гондаре. Глумливо уставилось на меня, снова вернулось к своей работе. Порфирий, что бы оно могло искать? Не глаза, птицы склевали их, не череп, его раздробили, не яички, Данакил подарил их своей невесте.
Это все равно, что искать древний Храм. Когда Омар завоевал Иерусалим, он неделями искал Храм. Грязные византийцы, прости меня, Порфирий, покрыли его своим дерьмом. Каждый день византийские женщины опорожняли здесь ведра.
Омар взялся за дело по-мужски. Он закатал рукава, поднял кусок дерьма, бывший первым куском, и бросил его в сторону Геенны. Туда дерьмо и вернулось. Тогда каждый поднял кусок дерьма и бросил его в Геенну. Потом они вымыли весь двор розовой водой. Чтобы Шева² вернулась, царица Юга, и прошла там.
Я изумляю тебя, Порфирий? Мое сердце – моя борзая, ты должен меня бояться.

Часть пятая
ДАРЫ

Коробочка с благовониями висит у нее на груди.
– Ты надела алый кафтан сегодня, Эстелина.
– Чтобы враг не разглядел нанесенную им рану, Порфирий.
– Вот пасхальное яичко для тебя. Счастливой Пасхи, Эстер Озоро.
– У меня есть яичко и для тебя, Порфирий. Улыбнись, пожалуйста!
Кто-то проклевывается из скорлупы.

КУКОЛЬНИКИ

Братия, представляющие Иосифа из Аримафеи и Никодемуса, сняли поддельное тело с креста. Они почтительно избавились от рук, а потом понесли Христа-марионетку с Голгофы ко Гробу. Порфириева деревянная паства взирала на это, выпучив глаза.

НА КРЫШЕ: ПАСХА

Два маленьких черных каваса расчищали путь. Короны, кресты и зонтики, все золотое. Под зонтом – епископ. Вот и принцессы-паломницы. Велетта Исраэль, Везора Амарг, Эстер Озоро, молодая вдова. Бум. Пронзительно уставился Сын с трехвостой хоругви. Но Его Коптская Мать хмурится. Бум, – говорит большой тугодум. Бум, как раз вовремя, чтобы задать ритм. Бум.

ПРОПОВЕДЬ

Бум. Некто увещевает их на языке гез. («Ах, если бы мы понимали гез, – вздыхают они. – Утомляй нас по-амхарски, на языке, которым мы встречаем любовников. Эти копты хуже несториан? По нам, так они могут быть хоть армянами»). Кто дал коптскому стражнику этот ключ? Бум. Его зрелость льнет к плечу ее сестры. Сбрасывает туфлю. Епископ. У него такая томная манера обращаться с ручным крестом. Не отдохнуть ли нам под моим бурнусом. О, этот утомленный лен абиссинских дев. Они устраиваются на ночлег в Дейр-ас-Султан.

ПРИТЯЗАЮЩИЕ

Во сне он летал над городом-мумией. Кто сдвинет крышку? – кричал он. Притязающие души с Сергиевского посада протягивали свои реликвии, он осмотрел их. Полный мешок саванов, чайник, свеча.

ЯФФСКИЕ ВОРОТА

Городская стена пугала его. Входя через Яффские ворота, он казался себе невинным иноком из Новгорода, из Матушки-России.
Придет время, Порфирий, ты станешь бояться проходить через эти ворота.
Сидельцы требуют, чтобы он их опознал. Иосиф на своем карликовом стуле; Анба Базилиус на своем коптском стуле; игроки в шеш-беш, лежебоки. Город был полон престолами и стульями. Иосиф тянется, чтобы осведомиться о целебных свойствах черного пластыря; Филарет за столом витиевато намекает на царицу Юга. Сиделец сохраняет статус кво. Порфирий бежит.

ФОТОГРАФИЯ

«Улыбнитесь, пожалуйста», – сказал фотограф из Миссии. Порфирий и Эстелина стояли среди щаных паломников.
Порфирий был ближе к брондо, чем к хлебу, к Гондару, чем к Новгороду, к Эстелине, чем к себе самому. Она была невидима. Фотообъектив не мог ее поймать. Может быть, она была этим городом, и там он сейчас стоял, внутри стен, замкнувшихся перед карабкающимися паломниками.

ПАРОХОД, «ГУД БАЙ»

Эстелина любит только ранние колеса. «Спеши, спеши, – говорит она, – а то мы опоздаем».
Они еще слышат город. Сестринское шевеление хора дохлых летучих мышей. Он иронически кланяется стене и сестрам.
Эстелина в муслиновой паутине от шпионов. Колеса экипажа разговаривают исключительно по-американски. В Яффе их встречает писк летучих мышей. Злобный писк пересекает гавань. Там ждет корабль «Фанни Скиннер».
Палестинские паломники, прощайте. Монахи и хуже, прощайте. Мы заперли от вас свои сундуки.
Экипаж говорит исключительно по-американски. Порфирий пробует на язык новые имена. Мальта, Гибралтар, кругосветный маршрут. «Нью-Йорк, – говорит он, сияя. – Нью-Йорк, Эстелина». «Нью-Йорк, Порфирий? Мои косы, это демократично, в Нью-Йорке? Все эти портовые огни. Порфирий, я причешусь к выходу в город».

¹ Не следует искать сходство между героями новеллы и их историческими прототипами. – Прим. переводчика.
² Царица Савская.