ТЕНИ ПОД ЁЛКОЙ

1
— Ну что? — шепотом спросила соседская Людка, сжимая спичечный коробок. — Прямо в зеркало смотреть?
— Не моргая! — твердо ответила Лиза. Ей хотелось казаться уверенной, хотя сердце бешено колотилось. — Только молчи. Если кто-то появится в зеркале, это будущий жених.

За стеной мирно храпел сосед дядя Вася, еще утром приложившийся к бутылке “Агдама”. На всю коммуналку воняло гарью, видимо баба Валя снова сожгла кашу.

Лиза сидела на полу, укрывшись пледом, и сдерживала дрожь. Перед девочками лежало небольшое зеркало в металлической оправе. Они нашли его в старом сундуке с непонятным хламом. Кажется, он остался от предыдущих владельцев, и сейчас выполнял роль табуретки в общем коридоре.

Запотевшая поверхность зеркала искажала отражение, превращая лица девочек в размытые пятна.
Людка кивнула.

Тени от старой елки, установленной в углу комнаты, казались слишком длинными, вытягивались, стремясь дотянуться до потолка.

Лизе показалось, что одна из веток шевельнулась.
— Смотри, — шепнула она, — не вздумай оборачиваться!
Подруги наклонились к зеркалу. На миг обе увидели себя: две испуганные девочки, окруженные темнотой. Лиза напряженно вглядывалась в отражение, пока на заднем плане не мелькнуло что-то странное. Лицо? Игра света?
— Ты это видела? — прохрипела Людка, роняя спички.
— Тихо!
В зеркале что-то происходило. Тень скользнула по стеклу и исчезла. Огонь свечи затрепетал и погас, оставив девочек в полной темноте.
Людка вскрикнула. Лиза резко вскочила, уронив плед. Зеркало с глухим стуком упало на пол. Девочка наклонилась, пытаясь его найти, но вместо гладкой поверхности пальцы коснулись чего-то мягкого.
— Лиииз… — выдавила Людка. — Оно… оно шевелится.
Лиза щелкнула выключателем и захохотала. Подруга крепко придавала Чубайса к деревянному полу.

— Мяу, — выразил протест Чубайс.

Подруга покраснела, отдернула руку и, хихикая, уткнулась в плед.
— Чего ржешь? — проворчала Лиза, поднимая зеркало с пола. — Ты ж чуть не уписалась.
— Это всё ты со своим женихом, — огрызнулась Людка. — Лучше б про Пиковую Даму рассказывала. Хоть понятно, что выдумка.
Лиза закатила глаза, но ничего не ответила. Она знала, что подруга потом всё равно придет к ней и спросит, можно ли гадать снова. Под новый год и Рождество гадали все. Девчонки с третьего этажа на суженого, пацаны из соседнего подъезда пытались вызвать Жвачного Короля (он должен был принести сто тысяч блоков жвачки “Турбо”). Все хотели чего-то узнать или получить, даже если было страшно.
— Ладно, хватит. Пошли спать, а то баба опять наорет, — буркнула Лиза, расшторивая окна. Лунный свет проник в бедно обставленную комнату коммуналки на каком-то из проездов Марьиной Рощи. Людка тихо пробралась к себе на этаж, а Лиза в тот кусочек комнаты, который мама оградила для нее шифоньером.

Елка осталась в одиночестве царапать стены угольно-черными тенями.
Лиза спала плохо. Во сне ей снилось гадание. Только в этот раз лицо в зеркале было не её. И оно улыбалось.
Первый раз она проснулась от ощущения, что кто-то стоит у изголовья. Девочка открыла глаза. В комнате было темно, лунный свет пробивался сквозь окно и слабым пятном рассеивался по полу.
Ей почудилось движение и легкий шорох у двери. «Кот», — подумала она. Но мысль о сне не отпускала, лицо в зеркале знало что-то, что ему знать не положено.
Лиза села, потянулась к настольной лампе. На полу, прямо у двери, расположилась темная фигура. Её очертания были едва различимы в полумраке, но это точно был не кот.
— Мама? — позвала она дрожащим голосом. Хотя знала, что мама ушла в ночную.
Тишина. Даже знакомые звуки ночной коммуналки куда-то исчезли. Фигура оставалась неподвижной.
Секунды казались вечностью. Лиза щелкнула выключателем. Свет резанул глаза. Никого не было, лишь на полу остались еле различимые следы — тонкие полосы на пыли, как будто их оставили когти.
«Кот», — успокаивала она себя снова. Лиза выбежала в общую комнату проверить, где Чубайс. Тот мирно спал на диване, свернувшись клубком и прикрыв лапой нос. Это к холодам.
Девочка собралась вернуться в постель, когда заметила, что тени от ели, танцующие на стенах в свете луны, больше не напоминали ветки. Они превращались в странные фигуры и вытягивались вдоль стен и пола.
Лиза попятилась, споткнулась о табуретку, и подшивка газеты “Крокодил” гулко упала на пол. Это был не сон. Или сон, но уже совсем другой. В комнате стало невыносимо тихо. Даже старые часы, которые всегда тикали в углу, замолчали.
Она повернулась к окну и увидела, что за стеклом ничего нет. Ни луны, ни снега, ни окон соседнего дома. Только темнота.

Лиза зажмурилась. «Это просто ночь, — повторяла она про себя. — Просто ночь и мой глупый страх.» Она сделала глубокий вдох.

Темнота за окном была странной и густой. Улица исчезла. Лиза прижалась лбом к стеклу, пытаясь разглядеть хоть что-то, как вдруг из этой вязкой пустоты вынырнули автомобильные фары и так же неожиданно пропали.

Теперь в окне отражалась только она сама. Маленькая девочка в длинной растянутой футболке, а за её спиной елка с гирляндой, которая давно перестала работать. За елкой что-то шевельнулось.
«Не смотри,» — шепнула она себе, но взгляд невольно вернулся к окну. В отражении её лицо чуть изменилось. Улыбка. Такая же, как во сне — Лиза! — голос матери прозвучал так резко, что девочка едва не вскрикнула.
Мама стояла в дверях, натягивая халат. Волосы растрепаны, на лице след от подушки.
— Что ты тут шастаешь? Ночь на дворе!
— Ты разве дома? Мне что-то… показалось, — с трудом выдавила Лиза, но не смогла заставить себя добавить больше.
Мама зевнула и махнула рукой.
— Ложись спать. Утром посмеемся над твоими страхами.
Лиза кивнула, но к кровати так и не вернулась. Вместо этого она устроилась на кресле, откуда была видна ёлка. Тени теперь снова казались просто тенями, но девочка больше не могла игнорировать их странные формы.
Лизе снова приснилось зеркало, только теперь в нем проступали чужие лица, одно за другим, как в калейдоскопе. Дети.
Они смотрели прямо на нее, и за ними отчетливо виднелись качающиеся ветки ели.

Лиза проснулась от грохота.
Сначала она не поняла, что происходит, но потом услышала, как кто-то громко ругается в общем коридоре. На полу сидела баба Валя, рядом с ней разбитая банка с малиновым вареньем. Её руки дрожали.
— Ты чего там орешь? — донесся из кухни грубый голос дяди Васи. — Банку зачем уронила?
— Не банка это! — проскрипела Валя, поднимаясь на ноги. — Оно… оно по мне тенью кинулось! Еле увернулась!
Дядя Вася вышел, шаркая тапками. Он закатил глаза, как всегда, когда баба Валя заводила разговоры о «чертовщине».
— Валь, ну хватит! Сама споткнулась, а теперь истории рассказываешь! — Он нагнулся собрать осколки, но замер на месте. — Это что еще такое?
Среди осколков лежал кусок бумаги. Обрывки букв, детский почерк. Кто-то писал на нем что-то неразборчивое. Вася поднял бумагу двумя пальцами, оглядывая её, но тут из кухни раздался громкий звон.
Все разом обернулись. На полу валялся старый кухонный нож. Никто его не трогал.
— Да ну вас к лешему! — выругался Вася и поспешно сунул бумагу в карман.
Лиза прижалась спиной к стене. Она не могла понять, что её пугало больше: обгоревший лист, внезапно упавший нож или ледяное молчание, которое наступило сразу после.
Но в голове засела мысль. Всё это началось после гадания. И после того, как она впервые увидела тени.
Девочка старалась больше не думать о них. Но они не исчезли. Стоило только вернуться в комнату, как ёлка оживала: тени веток становились длиннее, качались, и тени вновь скребли по стенам. Лиза пыталась убедить себя, что это просто игра света. Но была уверена, что эти движения — не случайны.

2
Наутро сломался радиоприемник, который дядя Вася никогда не выключал. Вместо “Клуба капитанов” из него раздалось шипение, а потом приглушенный, едва различимый голос. Когда Вася попытался покрутить ручку, радио треснуло.

— Вещь проклятая, — пробурчал он и вышел из комнаты, громко хлопнув дверью.
Лиза сидела за столом с учебниками, делая вид, что ничего не происходит. Но с осторожностью поглядывая на елку. На этот раз её тени не были просто ветками. Там двигалось что-то ещё. Она видела, как силуэты складываются в фигуры — вытянутые, неестественные, похожие на тела, застывшие в причудливых позах.
Мама подошла с чашкой шиповника и присела рядом.
— Ты чего такая мрачная? — спросила она, поправляя волосы.
Лиза пожала плечами, не зная, что ответить. Рассказывать про тени она боялась. Мама бы посмеялась, как всегда. Или даже стала бы сердиться, что она «придумывает глупости».
— Всё хорошо, — соврала Лиза.
Но мама не ушла.

— Лиз, а гирлянды эти давно не горят? — спросила она вдруг.
Лиза посмотрела на елку. Гирлянда, старая и пыльная, действительно не работала уже несколько лет, хотя ей каждый год обматывали пластиковую ель. Но в этот момент одна из лампочек тускло замерцала.
Мама побледнела, резко поднялась и отправилась на кухню, оставив чашку на столе.
Лиза знала, что мама никогда ничего не боялась. Но в этот раз в голосе звучало нечто новое. Тревога.

Ближе к обеду коммуналка ожила. В квартире разом начались хлопоты: баба Валя опять начала жарить свой ненавистный лук с морковью, протрезвевший дядя Вася ремонтировал приемник, ворча на всех подряд, а мама надраивала полы. Лиза делала домашку.
К вечеру стало хуже. Лиза смотрела “Звездный час”, когда услышала грохот. Она выскочила в коридор и увидела бабу Валю.

— Кто-то ходит! — сказала она, одной рукой держась за косяк, другую приложила к сердцу. — Там… шаги… в темноте!
Дядя Вася выглянул из своей комнаты, уже разозленный.
— Опять галлюцинации! — буркнул он. — Сейчас проверю.
Он грубо оттолкнул бабу Валю, схватил фонарик и вошел в холл. Лиза замерла, прислушиваясь. Было слышно, как он что-то бормочет под нос, шуршит чем-то. А потом наступила тишина.
— Василий! — крикнула баба Валя, но в ответ не прозвучало ничего.
Лиза почувствовала, как холод пробежал по спине. Она сделала шаг вперед, но тут дядя Вася появился из темноты. Его лицо было белым, как мел.
— Кто-то был там, — выдавил он. — Я видел. Хотя показалось, конечно.
Он прошел мимо, молча сел на табурет в кухне и уставился в стену.

Лиза вернулась за учебники, но в голове крутились обрывки образов. Фигуры из теней, странные огоньки гирлянды, шорохи за дверью. Она снова и снова смотрела на елку.

Стемнело. Тени вытягивались, меняли форму, становились больше. Они цеплялись за стены, за мебель, за её мысли. Напоминали старые, засохшие корни, которые вцепились в квартиру и не хотели отпускать. И этот ужасный звук! Скрежет раздавался не только вокруг, но и изнутри ёлки.
Лиза протянула руку и тени резко дернулись. Одна из них приняла форму руки и отпустила что-то на пол.
Лиза подняла кусок бумаги, в косую линейку, как тот, что нашел дядя Вася. Бумага почти пустая, за исключением одного слова, нацарапанного “как курица лапой”: «Помоги».
Она сжала бумагу. «Помоги». Пальцы ощутили тепло.
Тени больше не двигались, но ощущение чужого присутствия не уходило. Лиза вышла из комнаты. На кухне мама и баба Валя говорили что-то шепотом.

Она подошла, стараясь не шуметь.
— Я не сумасшедшая! — сказала баба Валя. — Оно ходило. Я слышала шаги! А потом этот листок…
— Тише, — перебила её мама. — Если Лиза услышит, опять испугается.
— А ты сама-то не боишься? — прошипела Валя. — Ты же тоже видела, что с гирляндой было. Свет моргал сам по себе!
— Хватит, — оборвала её мама. — Просто старый дом. Сама знаешь, что тут всё ветхое.
Лиза отступила, стараясь не потревожить их разговор.

Ёлка теперь напоминала не праздничное дерево, а мрачный алтарь. Ветви пытались потянуться к потолку, создавая нелепые, почти человеческие очертания, а лампочки казались безжизненными глазами, смотрящими из другой реальности

Лиза почувствовала, как страх превращается в необъяснимое желание что-то сделать.
Она достала из кармана бумагу. «Помоги». На обороте было что-то ещё: три короткие линии, пересекающие друг друга, похожие на корявый крест.
За спиной раздался звук. Негромкий, как шелест листьев, но раздавшийся слишком близко. Лиза замерла, резко обернулась. За ней никого не было.
В холле, у самой стены, тень начала двигаться. На этот раз не еле заметно, а резко. Она ползла вверх, по стене, превращаясь в вытянутую фигуру, а потом застыла. Лиза увидела что-то вроде головы. Пустая, гладкая, но с зияющим отверстием в том месте, где у человеческой фигуры должен быть рот.
Она сделала шаг назад.
Тень сделала шаг к ней.
— Лиза? — голос мамы был неожиданно резким. — Ты как там?
Девочка дернулась, обернулась к двери, а когда снова посмотрела на стену, тень исчезла.
Лиза бросилась к себе в уголок.
Это всё из-за гадания. Мы разбудили что-то. А теперь оно смотрит.

Она долго сидела под одеялом. Теребила бумагу, водила пальцами по неровным линиям креста, но ничего не могла понять. Что это значит? Кто написал это? И главное зачем?
Мысли перебил тихий скрип. Это мог быть деревянный пол, но звук повторился, усилился и перешел в скрежет. Кто-то водил чем-то острым по полу за дверью. Лиза замерла, пытаясь не дышать.
Звук прекратился и всё погрузилось в полную тишину. Стало ещё страшнее. Лиза вжалась в кровать. Её взгляд метался по комнате, ища хоть что-то, чем можно защититься. Но кроме тяжелого учебника английского за авторством некоего Бонк Н.А. на столе, ничего не было.
Она уже собралась закричать, когда дверь скрипнула. Лиза вскочила, но вместо монстра на пороге стоял кот Чубайс. Девочка выдохнула, но облегчение длилось недолго.
Кот зашипел, выгнул спину и бросился обратно в темноту. Лиза осторожно подошла к двери, выглянула в коридор. Ничего необычного, но ощущение присутствия чего-то неправильного, чужого, осталось.
“Оно не уйдёт. Пока я не пойму, что ему нужно»
Лиза собралась с духом и подошла к ёлке. Тени стали ещё более причудливыми, кто-то намеренно вытягивал их, искривлял. На ветках она заметила что-то странное: бумажный крест, аккуратно подвешенный на одной из веток. Его раньше не было.

Она потянулась к кресту и заметила, что на полу, прямо перед елкой тень начала медленно поднималась вверх, становясь всё более чёткой. Вот вытянулась рука, но пальцы были слишком длинными, чуждыми человеческому телу. Вот голова. А вот и рот. Фигура застыла.
Её голос был глубоким, рваным:
— Ты. Помнишь. Меня?
Лиза отшатнулась. Губы дрожали, но она выдавила:
— Кто ты?
Тень качнулась вперёд. Её форма колыхалась, становилась больше, черты смешивались. Она резко указала рукой на бумагу, которую Лиза сжимала в руках.
— Ты. Моё.
Лиза почувствовала, как ноги подкашиваются, сделала шаг назад, крепко держа бумагу.
— Я не знаю… что это! Я ничего не делала!
Тень замерла.
Свет в комнате замигал. Лампочка на потолке засветилась тускло, потом ярче, а затем раздался треск, и всё вернулось во мрак.
Лиза осталась в темноте. Света больше не было, комнату наполнила звенящая тишина. Где-то далеко, в глубине коммуналки, раздался звук шагов. Тяжелых, размеренных. Ни мама, ни баба Валя, ни даже дядя Вася не могли шагать так громко. Это что-то другое.
Она вжалась в угол, сжимая бумагу в одной руке, а в другой крепко держала крест, который сняла с ветки.
Шаги остановились где-то в коридоре. Лиза прижалась к стене. И тут снова раздался голос, теперь ближе, прямо за дверью.
— Ты. Сама. Призвала.
Лиза задрожала. Она не могла понять, что это значит. Призвала? О чем он говорит? О гадании? О том зеркале? Тени, странные силуэты, бумага… И эта странная, живая гирлянда на ёлке, которая больше напоминала померкшие глаза.
— Я не хотела! — выкрикнула она, но голос сорвался. — Это был просто…

В ответ тишина. Дверь начала медленно открываться. Лиза закричала, бросившись к двери, и захлопнула её, навалившись всем весом. Что-то толкнуло её обратно, и она упала на пол.
Когда она поднялась, дверь была закрыта. На полу, прямо перед ней, лежала новая бумага «Вспомни». На обороте — рисунок: нечто вроде елки, но её ветви тянулись вниз, как корни.
Ветки ели двигались сами по себе, качаясь в такт невидимому ветру. И в глубине Лиза заметила что-то. Она пригляделась. Между ветками блестело зеркало.

— Что ты хочешь? — прошептала она, почти рыдая. — Кто ты?
И тут она вспомнила. Тот вечер, когда её мать рассказывала бабе Вале: «Эта елка была у нас с самого начала. Даже до Лизы… От прежних жильцов. Говорили, что с ней что-то странное.

Её хранили все жильцы, даже когда она разваливалась на куски. Это было удобно: не нужно было думать о новой. Но каждый год, когда кто-то ставил её на праздник, тени в углах становились гуще.

Она хранила чью-то тайну. Но какую?
«До меня…». Сколько лет этой елке? Почему она всё ещё здесь?

Лиза раздвинула ветки руками, пытаясь дотянуться до зеркала. Ветки оказались колючими и странно холодными. Зеркало было старым, с потрескавшейся амальгамой.
Едва девочка коснулась его, как комната вокруг пришла в движение. В глазах помутнело, потолок поплыл, пол начал уходить вниз. Лиза услышала голоса.
Голоса детей. Едва различимые: смех, шёпот, слова, которые она не могла разобрать. Лиза зажмурилась, а когда открыла глаза, стояла уже в другом месте.
Она оказалась в этой же коммуналке, но другой. На стенах газета вместо обоев, а в воздухе витал запах свежего паркета. Рядом с ней стояла та же пластиковая елка, только новая. Рядом дети. Мальчик и две девочки.
— Это моя игрушка! — выкрикнула одна из девочек, рывком снимая с ветки грецкий орех, обёрнутый фольгой.
— Нет, я её первым увидел! — закричал мальчик, вырывая игрушку из её рук.
Их крики прервались, когда дверь в комнату открылась. Вошла женщина, бледная, с суровым выражением лица. В её руках был пакет с новогодними украшениями, преимущественно из бумаги и ваты. Очевидно, женщина делала их сама. Она поставила его на стол и устало посмотрела на детей.
— Хватит ссориться, — сказала она. — Если продолжите, елку отправим обратно в кладовку.
Дети притихли.

Мальчик показал на ёлку и отшатнулся.
— Она… шевелится, — прошептал он.
Женщина обернулась.
— Довольно, — резко сказала она. — Выдумки!
Но Лиза заметила, что её руки слегка дрожали. Женщина подошла к ёлке и дотронулась до ветки. В этот момент изнутри, между ветвями, раздался шорох. Женщина отскочила, но больше ничего не произошло.
— Всем спать! — крикнула она. — Быстро!
Лиза хотела пойти за ней, узнать, что это за семья, что случилось потом. Но ноги не двигались. Пространство вокруг вновь начало расплываться, превращаясь в вихрь теней, а потом исчезло совсем.
Она снова оказалась в своей комнате. Лиза побежала к маме. Она не могла больше молчать.
— Мам! Эта ёлка… С ней что-то не так. Кто её нам отдал? Ты говорила, она от прежних жильцов!
Мама растерянно посмотрела на неё.

— Лиза, что такое? Какая разница, от кого она? — Мама обняла её, пытаясь успокоить. — Это просто пластиковое дерево.
— Нет! Это не просто дерево! — закричала Лиза, вырываясь. — Оно… оно живое! Ты же знаешь! Ты видела!
Мама отвернулась, закусив губу.
— Хватит, — пробормотала она. — Не пугай меня. Просто забудь об этом.
Лиза застыла. Забудь? Она начала понимать, что мама тоже знала. Может быть, она всегда знала, но старалась этого не замечать. Или ей тоже нужно вспомнить?
Тени больше не прятались. Теперь они становились сильнее с каждым часом и заняли всё пространство комнаты.

«Вспомни».
Но вспомнить что? Это не просто тени. Это чьи-то следы.

Мама выставила елку в коридор.

3
Ближе к полуночи Лиза услышала приглушенный плач в комнате бабы Вали. Это было необычно. Девочка заглянула к ней.
Баба Валя сидела, сжавшись на кровати. На полу стояли свечи, а на стене тени плясали в безумном танце. Старуха что-то шептала, и её слова доносились до Лизы лишь обрывками:
— …прости… я не знала… не знала, что так будет… я думала… просто дети…
Лиза вошла, и баба Валя резко замолчала. Её глаза были полны ужаса, а руки вцепились в какой-то старый платок.
— Ты зачем сюда? — прошептала Валя. — Уходи! Нельзя тут быть!
На полу перед елкой, которую баба Валя притащила из коридора, лежали старые фотографии. Они все были сожжены наполовину. На одной из них Лиза разглядела детей. Те самые лица, которые она видела.
— Кто это?

Старуха не ответила. Она подняла взгляд на Лизу и перевела его на ёлку.
— Они там. — Её голос был еле слышен. — Их никто не спас.
Лиза выбежала из комнаты, унося с собой одну из фотографий. Ёлка была связана с этими детьми. Их тени до сих пор жили в этих ветвях, превращаясь в монстра.
Снова голос.
— Ты. Правда.

На этот раз девочка не отступила.
— Кто ты? Чего ты хочешь?
Голос стал глубоким, гулким, полным боли. Но больше не страшным.
— Оставили. Нас.

Тени начали изображать сцены.

Сначала Лиза услышала приглушённые голоса. Детский шёпот, торопливый и испуганный: «Тише, нас услышат!». Затем темнота раскрыла образы: трое детей в затёртой одежде и бумажных масках жмутся друг к другу. Их взгляды направлены в сторону двери, которая может вот-вот открыться. Тяжёлые шаги, грохот казенных сапог, глухие мужские голоса. Кто-то плакал, громко хлопнула дверь, черная-черная машина увезла родителей в черную-черную рождественскую ночь. Затем всё стихло.

Один из мальчиков обернулся и посмотрел на Лизу.

Дети не просто исчезли. Они были принесены в жертву. Никто из соседей им не помог.
Она взглянула на крест, который всё ещё держала в руке, и вспомнила, как старые жильцы уходили, оставляя эту елку. Они знали, что сделали. И ушли, оставив чужую боль.

Лиза подняла зеркало, направила его на ёлку. Тени на мгновение замерли, но потом ринулись на неё. Она чувствовала, как холодный воздух давит на грудь, а голос в голове кричит:
— Верни. Что. Наше.
Но Лиза кричала в ответ:
— Я не забирала ничего! Вы просто… остались. Вас оставили! Я помогу вам уйти!

Лиза подняла крест, а потом посмотрела на фотографию в своей руке.
— Я вижу вас. Я слышу вас.

Она не знала, что делать, и в голове билось одно слово: «Забудь». Это слово тянуло её назад, в безопасное незнание, где ничего не нужно исправлять.
Лиза видела тени тех, кто молчал, тех, кто отворачивался.
— Я не забуду. Я не стану, как они. Я сделаю то, чего вы боялись, — прошептала она, направляя зайчик от зеркала на ёлку.

Слова прозвучали тихо, но девочка почувствовала, как тени вокруг начали рассеиваться.
Когда свет разорвал тьму, Лиза почувствовала, как холод уходит. В воздухе на мгновение появился слабый запах мандаринов и старых новогодних свечей.

«Спасибо,» — прошептали голоса, и на пол, где только что была елка, упали три обгоревших бумажных маски.
Елка превратилась в прах.

4
Без елки комната выглядела пустой. Воздух был холодным, но чистым — исчезли тяжесть и странное давление, преследовавшие девочку последние часы.
На столе лежала фотография, которую Лиза забрала у бабы Вали. Трое детей позировали в костюмах медвежат на фоне картонного леса фотоателье “Улыбка”.
Они когда-то жили здесь, в этой самой коммуналке. Их родителей забрали в ту страшную ночь, когда во дворе остановилась машина. Соседи молчали. Нельзя было вмешиваться.

А дети остались под елкой в опечатанной квартире. Перепуганные до смерти они прятались от света, от шума шагов в коридоре, от соседей, от себя.
Никто не осмелился спросить: «Где дети? Что будет с детьми?»
— Ты что там сидишь с утра? — спросила мама. — Иди завтракать.
На кухне дядя Вася с хмурым видом размешивал чай, а баба Валя стояла у плиты. Старуха выглядела измученной, но молчала. Ни слова о том, что произошло ночью. Лиза ждала, что она заговорит, но та лишь обернулась и внимательно посмотрела на неё.
— Это ты их отпустила, — тихо сказала бабушка. Голос её был почти не слышен за треском сковороды. — А я не смогла.
— Почему ты ничего не сделала? — резко спросила Лиза. — Почему не помогла им тогда?
Старуха отвернулась, как будто не услышала вопроса.

— Мы сразу поняли, что семья больше не вернётся. Иногда я слышала шорохи изнутри, и, возможно не только я – мы о этом не говорили. Но что мы могли сделать? Срывать пломбу и вламываться? Никто не хотел быть следующим. Если бы сорвала печать… это был бы конец. Меня бы увезли туда же, куда их.

Она замолчала.

— Но это же дети! — выкрикнула Лиза, не удержавшись.
Валя отвела взгляд.

— Знала я… Знала. Но ты не представляешь, что значит бояться каждый день.
Каждый звук за дверью… Каждый взгляд соседей… Ты просто учишься молчать, иначе тебя унесёт в эту чёрную ночь навсегда. И однажды ты понимаешь, что забыла, каково это — быть человеком. А дети… дети стали для нас призраками ещё до того, как закрылась входная дверь.
Лиза чувствовала злость. Но эти дети… Они не винили её. Они просто хотели, чтобы их кто-то помнил.
Никто не говорил больше о той елке. Но Лиза знала, что теперь в этом доме больше нет теней. Они исчезли, и вместе с ними страх. Теперь она знала, что не будет такой, как те, кто молчал.

Если придёт день, когда ей придётся выбрать вскрыть ли печать на двери, она не станет отворачиваться.

ОТВЕТЫ НА ВОПРОСЫ «ДВОЕТОЧИЯ»

I
Имена / псевдонимы.
Арефий Кудряшов (АК)
Марк Соголов (МС)

Год начала сотрудничества.
2022

Жанр(ы).
Автофикшн, нереалистическая проза

Опубликованные совместные книги / проекты (если есть).

II
5. Как родилась идея совместной работы? Кто был инициатором? Что стало поводом — общий эстетический взгляд, близость тем, интуиция, дружба, любовь или эксперимент?

Марк: С моей точки зрения Арефий чёртов гений. Но у него чем длиннее текст, тем больше головотяпства. Он может написать абзац, в котором три блестящие мысли и пять дырок. Я предложил взять одну из идей и попробовать развить вместе. И вдруг оказалось, что оно дышит, растёт и не разваливается.
Арефий: Ну а я смотрю на всё это и думаю: опять как-то слишком много букв.

6. В какой момент вы поняли, что можете — и хотите — писать не только рядом, но вместе?

Марк: Мы полжизни прожили по соседству, а потом разъехались по разным странам. Парадоксально, но именно расстояние и сделало из нас соавторов.
Арефий: Да, как в тех плохих мемасах: «я недоговорила». Вот мы и дописываем друг за друга.
Марк:
Не, как в песне Шевчука с Сигалом: “Вышли мне строчку, я её здесь спою”.

7. Был ли у вас какой-то общий манифест, художественное кредо? Или соавторство возникло из импульса?

Арефий: Соавторство у нас вышло случайно. Мы же вообще ничего не планировали.
Марк: А если говорить про манифест, то мы его попросту сперли у Стругацких: «Можешь не писать — не пиши». И с тех пор стараемся выполнять буквально.
Арефий: Да, иногда даже слишком буквально.

8. Был ли изначально общий замысел или каждый пришёл со своей историей?

Марк: Концепции от Арефия, а «много букв» от меня

9. Что вы искали в соавторстве — взаимное дополнение, поддержку, дискуссию или своего рода литературную игру?

Марк: У Арефия надо спросить.

Арефий: Марк лучше ответит.

III
10. Как вы работаете — в два ноутбука, в один гугл-док, по ночам, от руки, в чатах?

Марк: Гугл док. Ничего лучше человечество пока не придумало.

11. Опишите процесс: кто что делает? Пишете вместе или пересылаете друг другу черновики?

Арефий: Процесс простой. Я пишу концепцию, Марк пишет мясо. Потом я переписываю за Марком, потом он за мной. Оба смотрим и не узнаём текст.
Марк: Похоже на игру в шахматы. Один делает ход, а другой отвечает. Только фигуры у нас всё время разные: то конь, то стакан, то табуретка.
Арефий: Ну да, в итоге получается партия, в которой выигрывает только читатель. Если выигрывает.

12. Пишете параллельно или поочерёдно? В режиме диалога или двух автономных повествований?

Арефий и Марк: Поочерёдно.

13. Как вы распределяете обязанности: сюжет, текст, правки? Кто отвечает за что?

Арефий: Мы пытались распределять. Даже exel завели. Через неделю таблица стала выглядеть как список покупок: хлеб, молоко, три сцены про любовный треугольник. В итоге всё случайно.
Марк: Да, всё случайно. Один начинает сюжет, другой рушит его и собирает новый. Еще в голове моего соавтора живёт Борис Львович, который иногда приходит и говорит: «Удалите половину». Мы слушаем иногда.

14. Один пишет черновик, другой шлифует? Или строчки рождаются буквально в диалоге?

Арефий и Марк: Первый вариант.

15. Насколько строго придерживаетесь плана? Позволяете ли себе импровизацию?

Марк: План у нас есть, но он живёт сам по себе. Мы его составляем, а потом наблюдаем, как он медленно умирает под натиском импровизаций.

16. Кто первый ставит точку и кто принимает окончательное решение о том, что текст завершён?

Марк: Арефий.

IV
17. Добиваетесь ли вы стилистического единства? Хотите ли прийти к единому повествовательному голосу?

Арефий: Единства мы добиваемся просто. Я пишу криво, Марк переписывает красиво. Потом я снова переписываю криво, и в результате получается что-то среднее, где никто не узнаёт автора.
Марк: Я бы сказал иначе. Мы ищем точку пересечения. Там, где два разных ритма вдруг складываются в один аккорд. И в этом аккорде нас уже не разделишь.
Арефий: Хотя на деле всё равно половину времени я спорю с его прилагательными.
Марк: А я – с его глаголами и дурацкими длинными тире.

18. Какие трудности возникают при попытке создать иллюзию «единого автора»?

Марк: Главная трудность в том, что единого автора не существует. Это фантом. Текст всё равно пропускает в себя наши интонации. Даже если стилистически он выглядит ровным, внимательный читатель почувствует разное дыхание.

19. Приходилось ли вам «переписывать» стиль друг друга ради целостности?

Арефий: Нет.
Марк: Да.

20. Вы сознательно стираете отличия или используете их как художественный приём?

Арефий: В любом случае получается будто один человек пишет, а второй всё время перебивает.

21. А может, вы наоборот, подчеркиваете отличия голосов?

22. Как вы определяете: где начинается «мы», а где — «я»? Или в поэзии это неразделимо?

Арефий: «Мы» начинается, когда Марк говорит: «Надо переписать». «Я» кончается в тот момент, когда он и правда переписывает.

23. Узнаваем ли каждый из вас в тексте, или ваше соавторство воспринимается как третье лицо, собирательный автор?

Арефий: Все совместные вещи пишутся от третьего лица.

24. Бывали ли случаи, когда разница в интонации или стилистике становилась неожиданным преимуществом?

Марк: Не замечено.

V
25. Изменилась ли ваша индивидуальная манера письма под влиянием друг друга?

Арефий: Нет.
Марк: Да.

26. Что вы переняли друг у друга — технику, подход, ритм, лексику?

27. Повлияло ли соавторство на ваши индивидуальные проекты?

Арефий: Нет.
Марк: Да.

28. Чему вы научились у друг друга?

Марк: Не терять чувство юмора даже там, где кажется, что юмора быть не может. Его способность вставить реплику в самый неподходящий момент спасала наши тексты от занудства.
Арефий: Терпению. Потому что мои черновики выдержать может только святой или Марк.

VI
29. Были ли моменты, когда вы расходились во взглядах?

Марк: Конечно, это нормально. Разногласия дают рельеф.

30. Как вы решаете формальные разногласия, если они возникают?

Арефий: Кнопка «сохранить» остаётся за мной.

31. Приходилось ли спорить из-за одного слова? Были ли случаи, когда такие споры становились продуктивными?

Арефий: С именами персонажей бывало. Марк говорит: «Слушай, так же сразу понятно, кто это». А я отвечаю: «Ну и что, зато смешно».
Марк: Для Арефия прозрачность — это шутка. Для меня же — угроза разоблачения. В итоге мы сидим и часами ищем компромисс между правдой и аллегорией.
Арефий: Обычно всё кончается тем, что я заменяю имя на ещё более прозрачное. И тогда Марк сдаётся.
Марк: Главное, что пока на нас никто не подал в суд.

32. Существуют ли у вас темы, которые важны для одного, но чужды другому, которые один готов исследовать, а другой — избегает?

Марк: Разница не мешает. Наоборот, из этого и рождается живое.

33. Что вы друг другу запрещаете в письме (если что-то запрещаете)?

Марк: Кажется, не было такого.

34. Случаются ли споры? Что обычно вызывает разногласия — и как вы их разрешаете?

Марк: Разногласия возникают потому, что я пытаюсь углубить, а Арефий хочет упростить. В этой тяге и рождается энергия.

VII
35. Меняется ли глубина личного высказывания, когда оно проговаривается «вдвоём»?

Марк: Да. Личное высказывание в одиночку похоже на монолог в пустой комнате. Когда мы говорим вдвоём, оно превращается в эхо. Но эхо не ослабляет, а усиливает. И добавляет новые оттенки, иногда неожиданные. Вдвоём личное перестаёт быть исповедью и становится опытом.

36. Бывает ли, что в соавторстве вы позволяете себе большую откровенность, чем наедине с текстом?

Арефий: вроде бы нет.

VIII
37. Бывает ли, что один из вас хочет оставить стихотворение в черновом виде, а другой — продолжать работу, и как вы воспринимаете правки друг друга — как вмешательство, как помощь или как продолжение разговора?

Марк и Арефий: Нет.

38. Бывает ли, что чужая строка вдруг становится неожиданно «своей»?

Марк: Постоянно.

IX
39. Замечают ли читатели, что тексты написаны в соавторстве? Как они реагируют?

Марк: Мы их подписываем.

40. Есть ли риск того, что кто-то приписывает успех одному, а промах — другому?

Марк: Не было.

41. Возникает ли ревность? В каких ситуациях?

Марк: Арефий талантливее и популярнее меня, поэтому да.
Арефий: Я талантливее и популярнее Марка, поэтому да.

42. Что важнее для вас в моменте совместного письма — согласие или напряжение?

Марк: Реализация.

43. Что вас больше всего радует — процесс, результат, публикация, реакция читателя?

Марк: Публикация
Арефий: Однозначно публикация.

44. Что вы чувствуете, когда читаете свой общий текст сейчас? Узнаёте ли себя в нём? Чувствуете ли, что это «ваш» текст?

Марк и Арефий: Да, да, да.

X
45. Как вам кажется — соавторство сужает свободу или расширяет её границы?

Арефий: Расширяет. В одиночку ты заложник своего горизонта. Вдвоём горизонты накладываются друг на друга и образуют третью перспективу. В этом есть свобода.
Марк: Сужает. Я бы написал абзац на полстраницы, а он приходит и спрашивает: «Зачем тут три раза слово стол?» Приходится вырезать. Но в итоге получается лучше. То есть свободы меньше, а пользы больше.

46. Что даёт вам совместная работа, чего невозможно было бы достичь в одиночку?

Арефий: Совместная работа даёт мне повод вообще что-то доделывать. В одиночку я бы закопался в черновиках.

47. В чём сила (и, может быть, слабость) соавторства по сравнению с индивидуальным письмом?

Арефий: В том, что не так страшно. Если текст провалится, то виноваты оба. А слабость в том, что успех тоже приходится делить.

48. Важно ли вам сохранять внутреннюю автономию?

Арефий и Марк: Да.

49. Что впереди? Будут ли новые совместные проекты — и в каком направлении вы движетесь сейчас?

Арефий: Планируем написать повесть в жанре нереалистической прозы.

50. Планируете ли продолжать писать вместе? Или это форма, к которой возвращаются лишь эпизодически?

Арефий: Планируем, но эпизодически

51. Есть ли у вас мечта — книга, проект, эксперимент — возможный только в тандеме?

Арефий и Марк: Не задумывались.