ЭТЮД

Юра:
Вы шли походкой
В благородных
Девиц
Нетрезвой
Институт
Я взглядом
Ваших туфель модных
Вослед не меньше трёх минут

Моргал
Уставился бездумно
И был как будто не в себе
Хотя причин
Скажу разумно
Найти не смог бы
Но судьбе

Угодно было чтоб невнятный
Остался след
От Вас
Во мне
И я всё ждал что Вы обратно
Не отыскав её в вине

Пойдёте
Истину не чуя
Едва не плача
И вот тут
Я к Вам подъеду торжествуя
И сообщу
Меня зовут

Вам
Как
Представлюсь имяреком
И руку к сердцу протяну
И став немедля
Человеком
Вам близким
Ночью не усну

Лена:
к стеклу прижавшися в уборной
занятий многих пропустив
она следила как упорно
он института супротив
стоит и вперившись в ему лишь
фантом манящий очевидн
не слышит как торговец уличн
свой хвалит пирожок с повидл.
из тесных лодочек ступнями
на пол на плиточный удрав
она могла так целы днями
глядеть как кролик на удав
пока иные институки
зубрят прилежно синтаксИс
и к истине тянутся чутко
она глядит фасада вниз
напротив дома трёхэтажна
где некто явно не в себе
заметен среди прочих граждан
невнятным следом на судьбе
она на палец крутит локон
подруги уж давно зовут
её к игре от пыльных окон
«Узнать бы, как его зовут!»

Юра:
Прочтя в стихах об этом лично,
Не мог неделю не рыдать,
Уединенно иль публично.
Как очевидно благодать

Порой на нас сама нисходит!
Но мы нечутки и глупы,
Невосприимчивы природе
И орфографией слабы.

Но есть надежда, что однажды
Оковы рухнут, и тогда
Придёт союз похмельной жажды
И рифмотворного труда.

Лена:
стихи случаются как обморок,
микроинфаркт, микроинсульт.
их – как с базара рыбу мокрую —
в газетках тающих несут.

ты шёл беспечно и насвистывал,
ещё не зная ни о чём.
потом – щелчок. очнулся гипсовый
и сам не помнишь, как прочёл.

Юра:
ещё случается, что камень.
швырнут с балкона и привет.
ты шёл домой с двумя руками,
пришёл в себя – готовь обед.

Лена:
и так всю жизнь: пришёл – готовишь.
а приготовишь – сразу съешь
салфеткой вышитой прикрой лишь
медаль за город Будапешт.

Лена:
слететь с горы и на гору взлететь

свернуть, ещё свернуть, немного срезать
дорога удлиняется на треть
примерно, если едешь трезвый.

дорога перечёркнута мостом
три человечка на мосту – три буквы
какие – догадаешься потом.
держись за руль. он круглый.

а в зеркале, что задом наперёд
глядит туда откуда ты попробуй
три буквы прочитать наоборот
и мост перечеркнуть дорогой.

забыть дорогу, навсегда забыть.

нырнуть в тоннель и не услышать эха.
перепугаться: рельсы и столбы!
и больше никуда уже не ехать.

придумать, как по улице твоей
проложены трамвайные пути,
проснуться, заказать себе билет,
но не идти из дома, не идти.

там знак кирпич и рядом знак рука
и знак подковы перечёркнут чёрный.
и сеть моста грозит издалека:
не попадайся, ты теперь учёный.

Юра:
порой вот так стоишь под кирпичом,

и из туманной каши силуэтом
маячит мост. а по нему, к плечу плечом,
скользят по рельсам электрички и поэты.

Лена:
электричками все одинаково пользуются

контролёры скользят, поэты оскальзываются
замирают в тамбуре: стихи вот-вот польются
пассажиры сторонятся, пальцем показывают.Юра:
поэты – рванина небритая,
в шаль укутаны шалости,
рожа ехидная, битая,
нагло требует жалости.

а контролёры – строгие,
выверены движения.
и шлемы у них двурогие,
и высчитан путь торможения.

Лена:
шли крылатые контролёры

декальтированные контролёрки
совершали свои манёвры
выгоняли зайцев с галёрки

зайцы перья вставляли за уши
говорили: «лишь несколько строк!»
и читали, хватая за душу
контролёров и контролёрок

Юра:
он был поэт, она – невеста контролёра.

он ехал зайцем, у неё был прочный блат.
вокруг сплеталися в объятиях просторы,
внутри трамвая дребезжал неяркий мат.

из-за ушей его дрожали перья,
он не пытался её за душу поймать,
лишь бормотал: «пустите, ой, сойду теперь я…»
и хруст очков и подзаборчиво про мать

Лена:
дай мне пожалуйста поносить
твое серебристое платье
ну что тебе стоит?
говоришь, совсем износилось?
оно ведь и было не новым
в это трудно поверить
кто носил его прежде.
чьё-то тело вместо твоего…
мучительно представляю процесс примерки

одолжи мне своё серебристое платье
я надену его на праздник
твой бывший любовник зовёт меня в гости.
у него в гостях хорошо вспоминать о тебе
мучительно странно
знакомства
длятся веками
неподходящие платья
не изнашиваются никогда
а моя любимая кофточка —
я надевала её на презентацию одного журнала
и потом непрерывно носила
два или три летних сезона подряд
состоит теперь из крохотных дырочек.
а когда-то у нас с Ленкой
была стильная серая майка
(кажется, Ленка нашла её на помойке)
общая, в мелкую дырочку, с выгоревшим рисунком.

от мальчика с которым в последнем классе
мы дружили и спали в одной постели
осталось много штанов клёш
от другого мальчика – бархатная куртка
от девочки остался бордовый свитер —
с нею мы ненавидели друг друга
вежливо и дружелюбно.

от мамы остался чемодан костюмов.
узких – мне – юбок.
пиджаков.
один из них я отдала Ленке,
она улетала на мамину почти что родину
на дальний восток
бабушка рассказывала, что там росли красивые невкусные яблоки
и за каждым японцем следили по два молодых чекиста.
так познакомились, наверное, мои дедушка и бабушка.
бабушка мало рассказывала, много пела.
мама пересказывал фильмы и взрослые книжки.
папа читал вслух всякое, ничего из этого я не полюбила.
от папы осталась белая майка.

ещё был мальчик, почти не знакомый, красивый.
его нашли глубоко внизу.
так далеко, что не различить сверху.
от него совершенно случайно остался галстук.

ну теперь ты видишь: мне совершенно не в чем
пойти туда.
отдай мне то платье.
всё равно ты его носишь, и я не буду

Юра:
я у каждого, с кем имел дело,
в конце, когда отношения охлаждались,
отбирал на память деталь одежды
(или хотя бы лоскут, если очень жались).

с самых дорогих снимал исподнее,
с шумных и дерзких – носки или шляпу.
одну случайную, но повторившуюся знакомую
неожиданно раскрутил на карман от пальто из драпа.

некто богемный пожаловал галстуком.
друг детства отдал платок перед тем как исчезнуть навеки.
первая жена отделалась засаленным фартуком,
последняя – согласилась расстаться с модным стэком.

я стою в гардеробной среди гор обветшалого хлама,
не в чем пойти на работу и на детский утренник.
так всё и вышло, как когда-то предупреждала мама:
внешнее заплата за заплатой меняется на внутреннее.

 

Лена:
ты теперь не так уж будешь биться
и едва ли станешь ты ломаться
потому что, несомненно, тридцать
в сотню раз сговорчивей, чем двадцать.

и уже как будто выбор сделан,
но покуда не упущен случай.
тоненько по пепельному – белым:
хуже спать, но одеваться лучше

Юра:
это заговор какой-то или морок?
коль продолжит тема развиваться,
получаем по индукции, что сорок
в десять тысяч раз сговорчивей чем двадцать.

это – если верить в экспоненту.
но бывают функции и глаже.
что подходит более к моменту?
синус – мягче. полиномы – гаже.

Лена:
я пока загадывать не буду,
думаю, что в сорок – всё едино:
хушь предаться без оглядки блуду,
хушь блюсти седины.

я бы симметрично – тем и этим —
график провела и в плюс и в минус:
то ли я жила на этом свете,
то ли всё приснилось.

выбирать я больше не рискую:
прислонившись к асимптоте праздно
пусть меня опишут, всю кривую,
сотни функций разных

Юра:
если так – то это очень просто
даже не придётся тратить рифму.
блуд и седину – в болезни роста
спишем. а потом по логарифму

проэкстраполируем кривые:
в сорок будет, ну почти, как в тридцать.
чуть морщин поболее на вые
и чуть-чуть пореже станем мыться.

но заметим всё ж для протокола,
сотни функций не нужны. на самом деле,
хватит, как нас учит жизни школа,
базиса фурье для наших целей.

 

Лена:
кизил прищурившись глядит

как ты, оскомину сборов,
припомнила пунктир пути
и диких ос, и комаров.
варенье, видимо. но тут
теряет память документ,
её позорно прочь ведут
и не пускают дальше, нет.

братья: термос, авитаминоз, кислый цвет.

самый страшный на свете вопрос:
сколько тебе лет.
сколько сахару – тоже не из простых.
растворяется он в густых
зарослях шиповника
из – позднее – книг.
а пока – сквозь ситечко напрямик.

кроме воздуха кислород

кроме леса автобус стоя
туда, обратно – автобус сидя.
по краям какие-то палки, коряги,
с той стороны зрения
к небу подмешана зелень
но в середине, как ни старайся,
только кислород.
им глубоко дышит черемша
перед тем как чихнуть, слышишь?

Юра:
кизил… кисло сощурюсь, стараясь вспомнить.

мысли центропобежные в голове-центрифуге…
это что-то полезное, то ли лист то ли овощ.
да нет, не щавель, ах, память, какие муки!
ага, вспоминаю, лёгкий шёпот сочных оскомин,
жужжанье жаркое мух, комаров, ос пылких,
лёгкое мановение для отгоняния их носком и
надпись на банке (ну уж это лишнее!) «йа кизилко».

от шиповника только осталась глупая рифма

мол «юный любовник», сонно чвякают гардемарины,
в кустах хихикает рогами запутавшаяся нимфа,
и резво скачут по стенке термоса витамины.
сахар с годами из радости станет жупелом,
ситечко съёжится до принятых в мире взрослых размеров,
средство от авитаминоза теперь в любом продаётся супере,
впрочем в книгах уже есть немало таких примеров.

вот черемша – это особ-статья, со своею статью,

лес, кислород, коряги – это так сложно,
что я (всего на миг!) ослабляю нажатие,
но весь автобус глядит с укоризной: да как так можно?
впрочем чего ожидать от лесного народа,
сели-встали с двухчасовым промежутком,
и – ринулись в лес за листьями и кислородом.
меня забыли… это, наверно, такая шутка?

 

Лена:
Маленькая разбойница говорит Герде:
Девочка, вы только здесь никому не верьте.
И, главное, мне. Мой нож отнюдь не модельный.
Карандаши я точу им в черед последний.

Маленькая разбойница отдает Герде
Муфточку и сапожки,
Ангорскую пелеринку,
Своего хромого оленя
И кожаные наколенники.
Но берет себе
Ручки ее и ножки,
Шейку, плечики, спинку.
Не может никак удержаться: они такие беленькие!

Маленькая разбойница кричит: бегите!
Бегите отсюдова, девочка.
Я вот-вот побегу за вами.
И Герда думает: разве
я смогу теперь двигаться?
Но бежит, бежит. А как – не понимает.
Герда бежит и чувствует,
Как хочется ей обратно
В пещеру, сырую и темную, мрачную, как могила,
Такую родную ей до последнего камушка.
«Как же мне жить без нее теперь, непонятно.
Эта страшная девочка, она меня так любила.
Кажется даже сильнее, чем Кей и бабушка.»

Юра:
У Кая в палате установлен широкий ледяной экран
(Одно из зеркал, выпускаемых мастерской злого тролля).
В нём можно следить за событиями в тысяче разных стран,
Или за кем-то одним. Управление удобное – силой воли.
Каю, надо отметить, несказанно повезло:
Он почти сразу, первым из всех сложил слово «вечность».
А неиспользованные буквы «ч», «е», «л» и «о»
Выгодно обменял на блок сигарет, упаковку салфеток и рождественские свечи.

Снежная Королева теперь заходит лишь раз в два дня.
(Это прозвище дал ей Каев сосед, за белизну халата).
В эти минуты Кай вспоминает как тепло и страшно было тогда в санях,
Но воспоминание ненадёжно – реальны только приборы, кровать, палата.

Только она выходит, Кай опять включает ледяной кристалл.
Вот уже год там одно и то же, без изменений:
Тени на стенах пещеры пляшут чужой фристайл,
И в ледяной пустыне сквозь метель скачет девочка на олене.
Кай ощущает смутно какую-то связь.
Девочку-то как звали? Гайя? А может, Гретель?
Куда она так торопится, и почему, безудержно мчась,
Если верить карте, не продвинулась ни на метр?

Кай отвернётся к стене, закурит, зевнёт.
Засыпая, он всегда знает заранее, что приснится.
Скоро опять рождество, двенадцатое за год.
Дальше – неясность. Но должны же когда-то выписать из больницы.
«Что вам нужно ещё, Королева? Я ведь выполнил всё,
Что вы велели, я же прошёл все тесты.»
Она ответит, не раскрывая рта, слегка морща лицо,
Всегда непонятное, но смысл ясен: «Кай, знай своё место.
Кай, ты глуп, бесполезен, беспомощен, бестолков.
Ты бессердечен, несмотря на мои усердия.
Но если ты вытерпишь, то когда заживёт и срастётся шов,
Возможно, я сжалюсь и не отдам тебя Герде».

Лена:
«У этого пациента намечается явный прогресс»
Консиллиум по понедельникам. Профессор из второй городской, печенье с миндальной крошкой.
«Мы ему на пижаму приспособили GPS
И позволяем уже гулять самостоятельно понемножку.»

На экране зигзагами движется красная точка. У карт
Высокое разрешение. Можно видеть трещины на асфальте и сколы на парапете.
В высокие окна (краска на рамах вздулась, бумажные ленты рассохлись: март.
Скоро раскроют окна, в ход пойдут тазы и газеты)

видно, как сгорбившись Кай бредет вдоль ограды парка.
На сероватый снег по краям аллеи старается не смотреть.
Вытирает лоб, хотя на дворе не жарко,
И останавливается под платаном, скрытый тенью на треть.

Возможно, к лету мы исключим флудекат.
Но сегодня добавьте кубик-другой наверно
Ожидайте к вечеру нестабильность и даже сильный откат.
Ведь сегодня шестнадцатое: день рождения Герды.