:

Нурит Зархи: А ТЫ?

In ДВОЕТОЧИЕ: 43 on 09.03.2025 at 00:57
БУЛЬВАР ХеН* 

В храмовых куполах бульвара будут виться утренние птицы.
Из кубков их гортаней каплют чужие жизни.
Воздушные корни сновидят землю,
нежно-румяный рассвет слетает с ночного сари.

Ворон кричит из спутанной шевелюры,
дыбится свет, убегая из плена ночи,
рыжее солнце зреет средь веток,
и блеснет невзначай капля Индии на лбу неба.

Молчи, ворон. Ты не носишь одежды пурпура и бузины,
И все же, без мужа, как те рыжие жёны,
взошла ли я на костёр или я свободна?
Я? Мне бы лучше отчаяться чаем.


*Бульвар ХеН – сокращенное название бульвара Хаима-Нахмана Бялика



АТЛАНТА

Допустим, я бы решила поселиться в этой гостинице.
Отражаться в пленных зеркалах, когда
в отталкивающем тишину пространстве солнце освещает
яблоки, похожие на восковые муляжи, полк чашек на параде.

Чеканными шагами – дверь за дверью –
по коридору сна других, тех, что за стенами.
Теперь кран или часы говорят на языке того,
от кого я предпочитаю укрыться в гостинице.

Зубная щётка и чайник прикидываются роднёй,
оставляют меня читать, пока не побелеют
окна за экраном, пока автомобили
не проснутся раньше чаек.

Ясно, что это я настаиваю на том,
чтобы забрать себя к себе домой,
там я и я усядемся на чемоданах
в татуировках всех обетов мира.



БЕСПОКОЙСТВО КРЫЛАТЫХ ТВАРЕЙ

Что-то падает во тьме,
может, яблоко, камень, глаз прозревает.

Это миг моего я, заслоняющий
со стороны за веками другую сторону.

Опыт не сможет описать её,
да и половина моих слов, никогда не бывавших там.

Мне нужны были бы иные краски,
дары не приглашённой Феи Воздуха, чтобы я сумела
перекрасить чёрных лебедей, оседлавших шторм.

Каждый день усиливает беспокойство крылатых тварей,
тяжело парящих и гомонящих за чужими полями.
Видит ли кто-нибудь сверху свидетельство их принадлежности?



СУД

Прикалываю ракушку вместо сердца,
отправляюсь на свидание с миром.
Я потребовала, чтобы суд решил,
кто утаил пропавшего.

Чёрные годы свидетельствовали против меня,
похоже, я повредила участок времени,
похоже, я его продырявила, я – осуждённый.
Облачили меня в белую шинель.

Вердикт: я должна вернуться внутрь,
умыть лицо в мотыльковой реке,
но я годами раскрывалась как спираль
под твоим сердцем.
Судьи и ангелы, и – wow!
только поглядите, как я опять стреляю
в пустое сердце мира,
в ничтожный плод познания.


ИСКУШЕНИЕ

Моя голова привязана собственными веревками к ночи,
будто камень, уставший от закона падения.

Брошенное птичье гнездо у меня на столе
вспыхивает в свете жёлтого карандаша,
выдаёт угасание голосов меж страниц.

Материк комнаты разрывается – остров подо мной
расстилается допотопной руиной –
своей важностью искушает меня
продолжать за столом работу воздуха
в то самое утро, когда я надеялась встретить этот день.



ЛЕВАНТ

Я пристрастилась к древним городам,
Узким переулкам, домам в золотых отголосках стен.

В небесном колоколе с запада на восток переворачиваются
птичьи полосы. Башня сбрасывает свою материальность.
В трещине между забвением и вечером –
сонные деревеньки в их рассыпающемся бытии.

Ты говоришь: город мёртвых –
девушки, женщины, мужчины.
Они присутствуют здесь не меньше, чем живые.

Если стану играть в Кассандру, окажусь права,
треснувшее окно на ветру.

Ради чего я всегда так опасалась
доедать чёрную похлебку до самого дна?
Кому какое дело, если я выберу
толстые романы, торты со сливками, деревенскую музыку.


ЗНАК

Погляди, старость отметила меня.
И как бы я ни старалась,
я шествую под её свадебным балдахином.
Этот знак, конечно же, напоминает тебе
известную звезду.

Никто не преследует меня,
кроме тех, кто думает, возможно, справедливо,
что мне было достаточно отмеряно.
Но живая нить взбирается вверх
по стволам деревьев, по тростинкам бамбука,
продолжает пульсировать во мне,
проходит под мостом прошлого и дальше,
через висячие сады и до пилорам
небоскрёбов. Эти никому не принадлежат,
хотя порой подталкивают меня стащить
пшеничное зёрнышко из общей кучи
или украдкой даже каплю детского пюре.

Эта жизнь, по ошибке носящая моё имя,
принадлежит лесам,
холмам, пустыне. И если
соберётся меня выполоть, — испугаюсь.
Не смогу защищаться
больше, чем уголёк на ветру.
Вот твоя работа:
эти принадлежат всем,
никому и тебе.



МОЖЕТ, СПАРТА

Как всегда, когда
не хочется откровенничать,
скажу вслух:
я родилась не в том городе.

Как мне удалось это скрыть?
В хоре я пела грубым голосом.
Красноармейские песни заглушали сердечный трепет,
разрисованные черепами флаги
я поднимала в руке и держала по ветру,
а ненавистные спортивные упражнения
выполняла только из страха.

Если кто-то меня подозревал,
спасала речь,
мои блестящие наряды
и то, как, сидя на скале,
я расчёсывала длинные пряди,
и в сердце своём
опасалась, пока не вступала в борьбу –
глухая ко всему, но не от храбрости, а от ужаса.

Никогда не носила
на груди орден,
боясь, что он соблазнит
других – а то и меня самоё –
разоблачить великую ложь.

Всегда повышала голос,
старательно произносила
лишь однозначное –
как делают молодые.

Так шла моя жизнь от страха к страху,
пока не настало сегодня.

Граждане, теперь, когда карты открыты,
я прошу прощения –
кажется, моя слабость
стала чумой для всех вас.

Я знаю: хуже, чем быть –
это не раскрыться.
Мне следовало знать. И, сказать по правде, я знала.
А вам следовало
сбросить меня со скалы ещё при рождении.

И пусть солнце стоит
на краю истории,
и язык давно осквернён,
я всё же прошу у вас,
товарищи по человеческому роду:
простите.


ЖЕНЩИНА С ПАЛОЧКОЙ

Кто эта женщина с палочкой?
Возможно, это я –
замахиваюсь на время, хочу побить его.

Дочери мне говорят:
это цветущий жезл,
вырезанный из несгибаемости деревьев.

Откуда им знать, что я –
птица в «не»,
и даже за четырьмя стенами
дождя не исцелилась.

Это свидетельство. Ошибка
природы, мешающая
мне взлететь.


КРОЛИЧЬЯ НОРА

Я живу в кроличьей норе монотонности,
в клетке поэзии, построенной из китовых рёбер.
Не говорите мне, что это ледокол
или воздушный шар над тёмными чащами.

Я подозреваю, что поэзия меня использует,
заталкивает в эту чёрную дыру,
проецирует кино мне на веки,
ведёт меня по генетическим пейзажам,
делая вид, будто это триллеры.

Как существо без глаз —
обычный крот проницательней, чем она —
роется в моей жажде невидимых городов,
Гимильони или Формонизии,
запасается загранпаспортами с истёкшим сроком
и подделывает мою подпись.