Некод Зингер: К ПЯТИДЕСЯТИЛЕТИЮ B.K.S.

«14 января 1994 года случайные и неслучайные прохожие, оказавшиеся на Народном проспекте в Праге, имели возможность наблюдать странную процессию. Некие скорбные и вспотевшие люди несли на плечах четыре гроба с телами членов тайного общества B.K.S., очнувшимися из своего строгого уединения и сошедшими в иллюзорный и не заслуживающий доверия мир широкой общественности. Поддерживаемые на должной высоте своими товарищами, они взошли, или скорее сошли по ступеням выставочного зала Союза Писателей Чехословакии, дабы на некоторый неопределенный период выйти из своей сладкой таинственной анонимности. Они были внесены в славный зал U Topičů, где на глазах у изумленной публики восстали из своих гробов. Сие зрелище было одновременно великолепным и зловещим». Так описала явление B.K.S. народу искусствовед Милена Славицка – редактор пражского журнала Výtvarné umění (Изобразительное искусство) в номере, целиком посвященном деятельности этого тайного общества.
Описанному выше событию предшествовали 20 лет совершенно секретной активности, лишь в начале 90-х. пару раз снизошедшей до выставки и журнальной публикации во внешнем мире в строго анонимном формате.
Мы же узнали о существовании B.K.S. тремя годами позже, в доме Милены и Виктора Пивоварова в пражском пригороде. То был год умопомрачительного рудольфинского фестиваля. Мы подарили хозяевам подборку впервые приказавшего долго жить «Двоеточия» и рассказывали о литературно-художественном житье-бытье нашей Святой Земли, после всего увиденного на пражских выставках, представлявшегося нам пребывающим в состоянии досадного разложения. «Ничего, – сказал Виктор, – вы еще воскреснете. Самое важное – иметь свою компанию». «А еще лучше – тайное общество», – заметила Гали-Дана. «Ну конечно! Милена, расскажи ребятам про B.K.S.!» Нам тут же был подарен тот самый специальный выпуск «Изобразительного искусства».
Мы были заворожены всем услышанным и увиденным. Полная приватность в течение почти двух десятилетий, принятие абсолютно автономного и не на что не похожего образа художественной жизни, выработка собственной терминологии, мифологии, законов, иерархий, обычаев и ритуалов, создание коллекций самых непотребных объектов, учреждение премий, орденов и медалей, издание для внутреннего пользования журнала «Praskajici červánky» (Треснувший рассвет), съемка фильмов и проведение тщательно документированных художественных акций – весь этот мертво-живой паноптикум и сегодня представляется нам своего рода идеалом. Даже имена и личности учредителей и членов общества до сих пор могут сбить с толку кого угодно: Иржек Злобин Леви-Островид (Jirek Zlobin Lévi-Ostrowid), Д-р. Шкаба Склабински (Škába Sklabinský), Пабло Аугеблау (Pablo Augeblau, AB?), Экель Экельгафт (Eckel Eckelhaft), Исидор М. Игнац M. Дунаевски (Isidor M. Ignac M. Dunaiefwzki /Dunaiewskij, Dunaiewskij/), и т.д., и т.п. А сколько их всего? Если четверо, то лишний ли пятый?
Общество еще несколько раз давало о себе знать в новом тысячелетии. Так, например, его члены-основатели появились в 46 квартале Заельцовского кладбища в Новосибирске, в романе «Билеты в кассе», чтобы дважды пропеть свое неизменное «буде кóнец света, буде кóнец света…» В апреле 2001 года было официально сообщено, что «тайное общество B.K.S. перенесло свои встречи в здание Центра современного искусства на Оленьей улице (Jelení ulici). Встречи членов общества проводятся регулярно, однако носят строго конфиденциальный характер и материалы их недоступны для общественности. Посетители могут рассматривать и читать лишь те материалы, которые прошли цензуру Комиссии по связям с общественностью». В 2011 году состоялась еще одна выставка. Но всякий раз, подразнив публику, B.K.S. снова надолго погружалось в тень смертную.
Несколько лет назад, в одном из интервью Франтишек Скала (под каким из вышеприведенных псевдонимов он прятался?) заявил, что конец света уже наступил. Это, конечно, трюизм, вполне в духе привыкших к эсхатологическим качелям. Очевидно, что наступление, старение и даже подгнивание очередного конца света вовсе не отменяет актуальности тайного общества.
Вы еще живы, дорогое B.K.S.?
До ста двадцати!

АБ: О ДУШАХ 

Потерянные мгновенья бабьего лета 
застряли в тумане, в ветвях 
похоронным катафалком под летним дождем 
они шутят, притворяются, будто мертвы 

Под тобой, прямо здесь в ботинках 
хрупкий гроб разрушается 
тебе как будто сладок смертный приговор 
не любишь заворачиваться в саван 
а любишь отдыхать тайно 
в этой знакомой остроконечной форме 

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ДАРЬЯ ФОМИНА 


АБ: 2.ХI.1980 

В промозглом тумане изучаешь 
на влажной коже тлеющую искру 
врезаешься забитой грудью 
ты в мертвый памятник хрустальный 
там, в переулке темно-сером 
мерцая ржаво-красной вспышкой 
мелькнет в тумане униформа 
помянешь друга 

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ДАРЬЯ ФОМИНА


АБ : 2.ХI.1980

В мертвенной мгле сам себе командир 
На влажной коже истлевший мундир 
Напрасно вздымаешь остывшую грудь - 
Камень надгробный не перевернуть 

В темной аллее сквозь шорох ветвей 
В серой шинели тень марширует 
В сумерках ржавою саблей своей 
Однополчанин тебе салютует 

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ИРИНА ОВЧИННИКОВА


АБ: 1990 

С утра обрушился отчаянный адвент 
Я одинок, как дряхлый мастодонт 
Мне сквозь туман свечи мерцает свет 
Манит прилечь на плоский горизонт 

На грубо стесанные старые ступени 
По позвонку рассыпать позвоночник 
Два яблока глазных нашли мишени: 
Почтовый ящик, в нем письмо с пометой «срочно» 

Открывши ящик, достаю конверт 
Что в сердце целится печатью водянистой 
Письмо от Б.К.С.! Простыл печали след 
Мой череп оболочкою мясистой 

Кривится, ухмыляясь непристойно 
Бегу разглаживать побитый молью фрак 
Лицо пунцовое припудрить, чтоб пристойно 
Лететь на зов Die Kameradschaft! 

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ИРИНА ОВЧИННИКОВА


АБ: ИЙЕЕЕЕЕЕС! 

          Посвящается М.К.

Сперва летом увидел тебя я на корте
в растянутой светлой футболке 
глаза – две черничных ватрушки,
а попка – две пышные булочки с маслом

Потом пришли осень, зима и желание
в море любви унесло нас теченьем

Апельсин на весеннем фарфоровом блюде – 
Солнце вернулось на небо
твое сердце везу к алтарю 
как жабий король, от счастья раздувшись

Пану священнику в белом, с цепочкой, 
с символом веры, надежды, чудес
Мы просто скажем: «Ийеееес!»

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ИРИНА ОВЧИННИКОВА


Й.З.Л.О.: КОНЕЦ СЕЗОНА

Сезон кончается, не слушаются руки, 
Кисть зачерствела от засохшей краски 
Нетронут холст (продрогшая модель 
Глотает слезы) - тяжки твои муки 

Припорошит палитру пыль забвенья 
Уныло пахнет глина без подсказки 
Веселой музы, затворившей дверь 
В твой затхлый мир тоски и запустенья. 

В углу погнулась рама, стек ржавеет, 
Допета песенка печатного станка 
Печаль и безысходность. В груде хлама 
твой замысел нехитрый омертвеет. 

От мецената ни письма нет, ни звонка. 
В твоем подвале выпиты до дна 
И чашка кофе, и бутыль вина. 

Давно строптивый карандаш забыли пальцы, 
Давно с мольбертом не ходил среди полей. 
Резцом почистишь грязь из-под ногтей, 
Да не удержишь мысль в уме страдальца. 
Однако ты еще задашь всем жару! 
А что сезон? 
Еще вернется! Еще наступит твой сезон! 

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ИРИНА ОВЧИННИКОВА


Й.З.Л.О.: КУБОК БЫТИЯ

Годы жизни чарующей, как прозрачный хрусталь
Ароматом пьянящее разноцветье цветов
Вы источник бурлящий, уносящий печаль
За завесу волшебную перистых облаков

Жизнь, пора нежной юности, щек румянцем пылающей,
Дни в объятиях радости, ночи, полные грез
Без предчувствия старости. Лик царевны, мечтающей
О плодах, полных сладости, о садах алых роз

Белоснежный ягненок, голубиная стая
Трепетный олененок - робость, верность, любовь
Жизни водовороты, без конца и без края
Нектар вечности в кубок мой, жизнь, налей до краев

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ИРИНА ОВЧИННИКОВА


Й.З.Л.О.: НАВЕЩАЯ ОДИНОКОГО КОТИКА

Сухая курья лапка 
давно издохший мышь
подойди поближе – 
лучше разглядишь!

Туфельки из кожи
картонная коробка
платья, книги, броши
скляночка без пробки

Горшок, коляска, лампы 
мусор, трость, камзол
гребни, одеяла, 
колченогий стол

Доски, провод, окна 
церковные часы
альбом семейный, сито
картина и весы

Сладкое печенье
мяч, электроплитка
погоди, останься! 
здесь всего с избытком

Ах, какая ложка! 
плакать разве можно?
погляди под ножки 
– порожек, осторожно

Битая посуда, 
колье, хомут, рапан
вылезай оттуда
где ты запропал?

Потому что дальше 
– лучше, в самом деле
вот очки в футляре
 паспорта в портфеле

Глянь на гроб нарядный
тетушкин подарок
духи, вставная челюсть 
да свечи огарок

Ветошь белоснежная,
веер, ангелочек 
половина скрипки, 
высохший цветочек

Побледнел внезапно…  
в обморок не падай!
пред тобой красавица 
в кружевах помятых

А еще яичко 
пахнет, как в сортире
и переключатели 
в тухлом рыбьем жире

Ты сбежал украдкой 
выдохся и сник
Не видал лопатку  
и стриженный парик

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ИРИНА ОВЧИННИКОВА


Й.З.Л.О.: ***

Густой туман над лугом милым,
сон урн в листве невозмутим.
Катая кости пред могилой,
днесь память умерших почтим. 

Одни мы в свято чтимом месте, 
лишь ежик гложет плющ. О да,
итог уж мне давно известен:
здесь ляжем вместе навсегда.

На плитах огоньки мерцают
и черви труд свой вечный длят,
над урной тут вдова рыдает,
к себе нас мертвые манят.

Найдет покой душа еврея
здесь, где безмолвие одно,
лишь здесь, где тает плач в аллее
и влагой всё напоено.

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: НЕКОД ЗИНГЕР


Й.З.Л.О.: СТАРЫЙ ИСКАТЕЛЬ ГОВЕШЕК

Старый искатель говешек печален,
он больше не хочет есть, ведь он потерял обонянье,
то чутье, что всегда безошибочно
его приводило к потаенной выгребной яме.

Что со мной будет, спрашивает он себя.
Остается лишь побираться и подбирать
вакантные говешки по углам
темных улиц.
Вспоминает юность, когда безошибочно
издали распознавал рассеянные 
экскременты.
Стоило их предъявить, словно стервятники слетались
пожиратели говешек,
загребали полные пригоршни
и в уста влагали
заманчивый, ароматный, богатый питательными веществами продукт.
Вкусные фекалии были потребны
всему пищеварительному тракту.
Старый искатель загрустил!
Из его семени вырос бесполезный пух,
никудышный сын не пошел
по отцовским стопам.
Честный поиск
передавался из рода в род.
Прадедом завещанное этот засранец
отверг.
Кто возьмет на себя тяжкое бремя
собирания столь необходимого всем
сырья и лакомства? 
Всё суета сует,     
тщета и тлен распада.
В мученьях могильщика со взрывающимися
гробами так много общего
с дилеммой собирателя говешек!
Вечный бой со скарабеями и гробокопателями,
пожирающими плоды тяжкого труда.
Выкапывать фекалии – дело трудоемкое.
Трудясь в поте лица, он заработал гнойный 
конъюнктивит и воспаленье 
вкусовых сосочков, от напряженья
предвкушенья приятных ощущений
поглощенья.

Собиратель садится плачет.
Это конец. Что будет дальше?
Да то и будет. Всё пройдет.
Всё в говно обратится.
Такова данность!
Никто в этом ничего не изменит.

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: НЕКОД ЗИНГЕР


ЭКЛЬ: В КОНЦЕ КОНЦОВ

Полуприкрыты веки долгой ночи
На склепа барельеф глаза устремлены
Рассвет угасшее сознание морочит
Как будто снова члены силою полны

На догнивающих руках ржавые пятна
Сквозь зубы бурые в гортань струится газ
Печаль дряхлеющей возлюбленной приятна
Манит на свет вернуться хоть на час

А теперь, прыг да скок
Белая блуза, черный тренч
прыг да скок
Седой щеголь, позеленевший перл
прыг да скок
Бархатная лента, черный бант 
прыг да скок
Черная застежка, лаковый ремень
прыг да скок
Над глазами шляпы черные поля
и стук, тук-тук

В трамвае тихо молятся старушки
Под бормотание трамвай плывет в тумане 
Венки и свечи, прах и безделушки – 
коснуться линий, ускользнувших от желаний

Уж столько промелькнуло мрачных дней
Фигуры в черном проступают из теней
печальны вздохи, их призвавшие на свет 
Печален праздник тех, кого уж нет 

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ИРИНА ОВЧИННИКОВА


ДУНАЕВСКИЙ: СТАРАЯ СОСЕДКА

Перед дождем я видел ее
всегда на веранде
разминающей брынзу костлявыми пальцами

После дождя отвратительно пахли
увядающие лепестки
цветущей вишни

Рой жирных мух жужжит 
За забором
Неужели околела старая ведьма?

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: ИРИНА ОВЧИННИКОВА


ДУНАЕВСКИЙ: СМЕРТЬ БОГАТЫРЯ

В теплые летние ночи
в кинотеатре напротив кондитерской
сидит старый бандит, который рвал железнодорожные пути
и теперь ему трудно мочиться.
 
На могучем теле слои охотничьего исподнего,
в заднице кровь запеклась,
корявые пальцы сжимают корявую палку,
зеленые плети волос Губерта.*

И видится мне таким заросшим и древним 
медведем-бастардом
в кинотеатре «Татра».

… положили его на носилки…
… переносчики уходят с чистой совестью…
… здесь все зрители его вынесут…
… где-то там под дождем ревет партизанский огонь…

*  Губерт Льежский (Hubertus Leodiensis) — святой, епископ Маастрихта и Льежа, почитающийся как покровитель охотников.     

ПЕРЕВОД С ЧЕШСКОГО: НЕКОД ЗИНГЕР