1
Он снимает книгу с полки & пишет через
всю страницу: Я последний. Это означает что миру
придет конец когда он умрет. 


2
В «Аде» Данте вообразил Рай Поэтов & назвал
его Лимбом. 

Он глупо  полагал что его собственное место — не там. 


3
Теперь пришло время написать стихотворение о Рае Поэтов.

(1996)

Перевод: ЯН ПРОБШТЕЙН
 

Из антологии современной американской поэзии, которая будет опубликована в издательстве НЛО (составители Вл. Фещенко и Я. Пробштейн).

ГЛАВА XXV «ГЕРМАНСКОЙ МИФОЛОГИИ»[*]

[Мировое древо. – Мир туманов. – Преисподняя. – Muspilli. – Конец света. – Землетрясения. – Валахалла. – Рай. – Элизий]

 

В предыдущей главе мы рассмотрели мифы, связанные со сменой сезонов, с представлениями о годе; в нашем языке есть множество примеров того, как временные понятия становятся пространственными.

Греческие слова χρόνος, καιρός и ὥρα [время, период времени] Ульфила попеременно переводит как mêl, hveila или þeihs: понятием mêl чаще всего передается значение χρόνος или καιρός (и только в редких случаях – ὥρα), в то время как hveila обычно означает ὥρα (и только в редких случаях – χρόνος или καιρός); первый термин обычно связан с более длинными отрезками времени, а второй – с более короткими. Готское mêl, древневерхненемецкое mâl, древнеанглийское mæl, древнескандинавское mâl буквально означают «метка», «мера» – понятия эти относятся как к отрезкам времени, так и к размеренной речи или к письму; с другой стороны, готское hveila, древневерхненемецкое huîla, средневерхненемецкое wîle, древнеанглийское hvîl буквально значат «покой» – эти термины относятся только ко времени, в то время как mêl может быть понятием как временным, так и пространственным. Дважды в тексте Ульфилы встречается слово þeihs (среднего рода, родительный падеж – þeihsis) – в Рим.13:11: vitandans þata þeihs, þatei mêl ist (εἰδότες τὸν καιρόν, ὅτι ὥρα [зная время, что (наступил уже) час]), – и в 1Фесс.5:1: bi þô þeihsa jah mêla (περὶ τῶν χρόνων καὶ τῶν καιρῶν [о временах и сроках]); в обоих случаях mêl означает καιρός, а þeihs – χρονός: очевидно, что понятием þeihs лучше, чем понятием mêl, передавалось значение длительного времени. Следовательно, полный ряд соответствий таков: þeihs – χρόνος, mêl – καιρός, hveila – ὥρα. Форму þeihs я произвожу от глагола þeihan (crescere, proficere, succedere [возрастать, развиваться, продвигаться]); ср. с veihs (propugnaculum [военное укрепление], в родительном падеже – veihsis) от veihan (pugnare [воевать])); соответственно, þeihs означает profectus, successus [развивающийся, продвигающийся] – время продвигается, движется вперед, – и может быть родственно древневерхненемецкому dîhsmo, dêhsmo (profectus), а также, вероятно, древневерхненемецкому dîhsila (temo [оглобля]), древнеанглийскому þîsl, нововерхненемецкому Deichsel: можно предположить существование готской формы þeihslo, þeihsla с тем же значением – оглобля, инструмент, которым повозка приводится в движение. Шмеллер (Schm., IV, 294) проницательно сравнивает têmo с tempus [время]: по оглобле небесной повозки ночью можно определить время (см. Varro, VII, 72–75), и слово þeihsla в этом смысле тоже, как и более общее þeihs, означает меру. Даже если два латинских слова [temo и tempus] и не соприкасаются значениями, то их готские аналоги явно взаимосвязаны. Производные готского þeihs в других германских наречиях не сохранились; с другой стороны, древневерхненемецкое zît [время], древнеанглийское tîd и древнескандинавское tîđ не имеют аналогов в готском. Естественно предположить, учитывая смысловое тождество понятий, что последняя группа форм происходит от смешения готских þeihan (crescere [возрастать]) и teihan (nuntiare [провозглашать]): отсюда – древнеанглийское tîd (вместо þîd) и древневерхненемецкое zît (вместо dît); кроме того, древневерхненемецкое zît, как и þeihs, – обычно среднего рода: zît (и древнеанглийское tîd) женского рода предполагало бы наличие готской формы þeihaþs. Из готского þeihs, конечно, должно было произойти древневерхненемецкое dîhs или dîh (как wîh произошло от veihs), однако в данном случае развитие слова пошло по другому пути, что ясно из древнескандинавского tîmi (tempus, hora [время, час]), которое я отождествляю с древневерхненемецким dîhsmo, а значит и с готским þeihsma. И с þeihsma, и с dîhsmo  прекрасно согласуется латинское tempus (и têmo?)[1] [1].

Подобно готскому hveila, древневерхненемецкие stulla и stunt, stunta, древнеанглийское и древнескандинавское stund связаны с понятием о покое и с формами stilli (quietus [спокойный]), standan (stare [стоять]); латинское momentum (от movimentum), напротив, происходит от представления о движении[2]. Мгновение, самый малый отрезок времени, по-немецки называется Augenblick; Ульфила переводит слова из Лк.4:5 – ἐν στιγμῇ χρόνου [во мгновение времени] – как in stika mêlis, то есть, буквально, «в стежке времени», in ictu temporis; оборот ἐν ῥιπῇ ὀφθαλμοῦ [во мгновение ока] из 1Кор.15:52 у Ульфилы передан как in brahva áugins: brahv значит «взгляд» или «вспышка», micatus, древнеанглийское tvincel; форму можно возвести к глаголу braíhvan (micare, lucere [мигать, мерцать]) – prëhan в древневерхненемецком, brëhen в средневерхненемецком[3]; в древнеанглийском – on beorhtmhvîle, от bearthm – ictus oculi [мгновение ока], on eágan beorhtm (Beda, II, 13); в древнескандинавском – î augabragđi (ср. с Sæm., 11^b, 14^a, 19^b); в древневерхненемецком – in slago dero brâwo (N., Ps., 2:12), «движение века» (ср. с slegiprâwa – palpebra [веко] в Graff, III, 316), antequam supercilium superius inferiori jungi possit [быстрее, чем верхнее веко соединится с нижним] (Caesar. Heisterb., XII, 5); mînre wîlen dan ein oucbrâ zuo der andern muge geslahen [быстрее, чем верхнее веко ударит по нижнему] (Grieshaber, 274); als ein oucbrâ mac ûf und zuo gegên [пока веко опустится и поднимется] (Berth., 239); ê ich die hant umbkêrte oder zuo geslüege die (скорее – diu) brâ [до того, как я успел поднять руку или моргнуть] (Er., 5172); alsô schier sô ein brâwe den andern slahen mac [так же быстро, как одно веко опускается к другому] (Fundgr., I, 199) [2][4].

Длинные отрезки времени тоже назывались по-разному. Готское áivs (мужского рода), древневерхненемецкое êwa (женского рода), греческое αἰών, латинское aevum (переходящее ко значению seculum [век]), старофранцузское aé; древнескандинавское eo (мужского рода) означает statutum, lex [уложение, закон] – готское mêl одновременно означало scriptura [писание] и tempus [время]. Готское alþs (женского рода) означает то αἰών [время, век] (Еф.2:2; 1Тим.1:17; 2Тим.4:10), то βίος [жизнь] или γενέα [род, поколение]; древнескандинавское öld. В древневерхненемецком – altar (aevum, aetas [эпоха, период]) с дополнительным аффиксом; чистый корень сохранился в составном слове wëralt [мир] (worolt с ассимиляцией) – werlt в средневерхненемецком, Welt в нововерхненемецком, vërold в древнеанглийском, world в английском, wrald во фризском, vërald, vëröld в древнескандинавском, werld в шведском, verd в датском: во всех языках это слово употреблялось постоянно и по-разному искажалось[5]. Готская форма этого слова, не встречающаяся у Ульфилы, должна была выглядеть как vaíralþs или vaírê alþs (virorum aetas, hominum aetas [жизнь (продолжительность жизни) людей]) – временное aetas переходит здесь в пространственное mundus [мир]: точно так же seculum, siècle стало синонимом к mundus, monde. Как уже говорилось, у греков существовал миф о четырех эпохах: золотой, серебряной, медной и железной; этот миф распространился достаточно широко[6], и судя по всему, был известен в Скандинавии. В Sn., 15 то время, когда боги выковывали все свои орудия из золота, называется gullaldr [золотым веком]: эта эпоха прервалась, когда великанши впервые вырвались из Ётунхейма. Если бы Снорри просто позаимствовал сюжет из классической мифологии, то, скорее всего, он связал бы со скандинавскими легендами и образы остальных трех металлов, соответствующих эпохам[7]. В «Прорицании вёльвы» упоминаются эпохи, предшествующие разрушению мира: skeggöld [век топора], skâlmöld [век меча], vindöld [век ветра] и vargöld [век волка].

Ульфила, переводя греческое понятие κόσμος [мир, упорядоченное пространство], использует (иногда – одновременно) два готских слова: faírhvus и manasêþs; судя по всему, оба слова были в широком хождении у готов. Manasêþs[8] означает virorum satus (семя людское); этим словом переводятся греческие λαός [люди, народы] и κόσμος – ср. с совершенно аналогичным развитием термина weralt. Я полагаю, что понятие faírhvus тесно связано с древневерхненемецким fërah, древнеанглийским feorh, средневерхненемецким vërch, и тоже, как aevum, означает длину жизни. Еще слово faírhvus родственно древневерхненемецкому firahî (множественного числа, homines [люди, народы]): соответственно, это готское понятие первоначально значило coetus hominum viventium [группа вместе живущих людей], а затем – то пространство, которое этими людьми населено. С faírguni (земля, гора) слово faírhvus никак не связано [3].

Греческое κόσμος означает нечто упорядоченное, измеренное, чистый mundus – красивый, сияющий мир; во фризских законах (Fries. Gesetzen, 126:26) тоже фигурирует оборот «thi skêne wrald» [светлый мир]; в славянских языках понятие свет, svet, swiat в первую очередь означают сияние, яркость, а во вторую – мир, открытый и всеобщий[9]: всё, что освещено солнцем, всё, что «под солнцем»[10]. Валашское lume и венгерское világ тоже означают и свет, и мир. Литовское слово swietas и старопрусское switai (мир) заимствованы из славянских языков. Подобно латинскому mundus, славянское свет могло переходить ко значению seculum, век (Dobrowsky, Inst., 149). У древних славян в ходу были понятия мир и весмир (Dobrowsky, Inst., 24, 149); слово мир означает еще покой, тишину – возможно, оно связано с корнем mira, мера, порядок? Финны называют мир maa’ilma, а эстонцы – ma ilm (от ilma, пустое воздушное пространство, и maa, земля); у лапландцев – ilbme.

Древнескандинавское heimr (mundus, domus [мир, дом]) связано с himinn, himil [небо] – латинское mundus тоже могло означать и «мир», и «небо»; heimskrîngla – orbis terrarum [круг земель]. Слово οἰκουμένη [вселенная] из Лк.2:1, 4:5, Рим.10:18 Ульфила переводит как midjungards – это слово соответствует древнеанглийскому middangeard (Cædm., 9:3; 177:29; Beov., 150, 1496), древневерхненемецкому mittingart (Is., 340, 385. 386, 408; Fragm. Theot., 17:6), mittigart (Fragm. Theot., 17:3; 20:20; 25:9); mittiligart (Gl. Jun., 216; T., 16:1), mittilgart (T., 155:1; 178:2; 179:1); древнесаксонскому middilgard. В древнескандинавском – miđgarđr (Sæm., 1^b, 45^b, 77^b, 90^a, 114^b, 115^b; Sn., 9, 10, 13, 45, 61); в шведской песне (Schwed. Volkslied, I, 140) тоже встречается слово medjegård. Древнеанглийские middilerd, medilearth подобны греческому μεσογαία [средиземье]. У Фишарта (Fischart, Garg., 66^a) – mittelkreiß [срединный круг]. Ранее уже говорилось, что, по скандинавским представлениям, Мидгард, ставший местом жительства людей, был выстроен из бровей Имира. На исключительно древнее составное слово midjungards следует обратить особое внимание – оно встречается в самых ранних германских памятниках письма и в то же время возникает в «Эдде» как особый мифологический термин. Следует отметить, что мир по-древнескандинавски называли еще словом Oegisheimr (Sæm., 124^b, 125^a), чему полностью соответствует средневерхненемецкий термин mergarte (Annolied, 444; Rol., 106:14; Kaiserchr., 501, 6633; Karl., 38^b): «окруженный океаном, морем», ср. с готским marisáivs (океан) и древневерхненемецким merikerti (aetherium)[11] (Diut., I, 250). Наконец, упомянем древневерхненемецкие понятия woroltring [круг мира] (O., II, 2:13; III, 26:37; IV, 7:11; V, 1:33; 19:1) и erdring (O., I, 11:47); в средневерхненемецком – erdrinc (Mar. [Oetter], 198, 199), orbis terrarum [круг земель] (Graff, IV, 1163).

Согласно «Эдде», чудовищный мировой змей, miđgarđs ormr, опоясывает всю землю, «umgiörđ allra landa»: очевидно, что имеется в виду океан. Когда Александра в сказании поднимают в воздух грифоны, то сверху море видится ему змеей, извивающейся вокруг земли. Мировой змей, ненавистный всем богам (sû er gođ fia – Sæm., 55^a), был сыном Локи, братом волка Фенрира и великанши Хель; звали его Ёрмунгандом (Sn., 32), «великим, божественным»; подобно Хель, Ёрмунганд широко разевает пасть (Sn., 63) [4].

Становится очевидно, что понятия о времени, эпохе, мире, круге мира, земле, свете, воздухе и воде различным образом смешивались друг с другом; корень ring [круг, кольцо] в понятии erdring относится к шарообразной форме Земли и к ее планетарному движению. Термины manasêþs, faírhvus и wëralt означают пространство и время, заполненные людьми[12].

В представлении о мире заключены образы «века» и «жизни», и уже древнесаксонские поэты называли мир и жизнь сном: liudio drôm [человеческий сон] (Hel., 17:17; 104:7; 109:20); manno drôm (Hel., 23:7; 103:4); gumdreám [человеческий сон = радости жизни] в древнеанглийском (Beov., 4933); la vida es sueño [жизнь есть сон]. Из-за того что мир преходящ и полон тягот, его называли еще «diz ellende wuoftal» [несчастной долиной плача] (Tod. Gehugde, 983); в нововерхненемецком – «dies Jammerthal», «dies Angsthaus» [эта скорбная юдоль, эта обитель печали] [5].

От огромной протяженности мира происходят такие выражения, как thius brêde werold [просторный мир] (Hel., 50:1; 131:21); diu breite werlt в средневерхненемецком (Mar. [Oetter], 161); в нововерхненемецком – die weite, breite Welt [широкий, просторный мир]. Еще говорили: thiz lant breitâ [просторная страна] (O., II, 2:18); daz breite gevilde [просторное поле] (Mar. [Oetter], 34; Wigal., 2269); diu breite erde [просторная земля] (Roth. [Hagen], 4857, Wh., 60:29, Geo., 4770), εὐρεῖα χθών [пространная земля]. Можно вспомнить о названии жилища Бальдера – breida blik: здесь одновременно фигурируют понятия о широте и о светлом сиянии. Интересно в этом смысле выражение, ходящее среди горняков: чистый металл, сияющий в горниле, называют Blickgold, Blicksilber, а когда этого металла особенно много, то это называется «der breite Blick»[13]. Прекрасный, сияющий мир связывался с образом далеко простирающегося вида.

Иногда понятие «мир» или «дом» [Heim] означало чье-то место жительства, и потому часто речь заходит о нескольких мирах. В «Прорицании вёльвы» (Sæm., 1^a) перечислены девять миров и девять небесных сводов (iviđir) – ср. с Sæm., 36^b, 49^a, где упоминаются девять небес [6][14].

Из миров, не населенных живыми существами, особый интерес представляют мир огня, мир мертвых и рай: все они так или иначе связаны с верхним миром (где живут люди), и между всеми ними есть переходы.

По древнескандинавскому учению, мировое древо, askr Yggdrasils, величайшее и святейшее из деревьев, связывает небо, землю и подземный мир. Ветки этого ясеня (askr) пронизывают мир, достигают небес и уходят еще дальше ввысь. Три корня Иггдрасиля растут в трех направлениях: один из них уходит в мир асов, на небеса, второй – в мир инеистых великанов, третий – в подземный мир. Под каждым из корней бьет чудесный родник: под небесным корнем это источник Урд, под великанским – источник Мимира, под адским – источник Хвергельмир: Hvergelmir – «шумящий котел» (olla stridens) или «древний котел». Все три родника священны: у источника Урд асы и норны держат свой суд, а великанский источник хранит мудрый Мимир: то ли древний великан, то ли герой, но в любом случае – практически полубог. Ежедневно норны набирают воды из своего источника, чтобы полить ветки ясеня; вода в этом ключе настолько священна, что любая омытая ею вещь становится белой, как яйцо; из ствола мирового древа капает роса, которой питаются пчелы, и росу эту называют hunângsfall (медопадом). На ветвях Иггдрасиля и в его корнях обитают разные животные: орел, белка, четыре оленя, змеи – все они зовутся собственными именами. Интересно, что у оленей – имена двергов: особенно это касается Даина [Dâinn] и Двалина [Dvalinn]. Змей Нидхёгг [Niđhöggr] (male pungens, caedens [ударяющий злобой]) лежит под источником Хвергельмир и грызет корень Иггдрасиля. Вверх-вниз по стволу мирового древа бегает белка по имени Рататёск [Ratatöskr][15], пытающаяся уладить распрю между Нидхёггом и сидящим на вершине ясеня орлом. Имя орла нам неизвестно: это мудрая, многознающая птица; между глаз этого орла сидит ястреб по имени Ведрфёльнир [Veđrfölnir][16].

Этот составной образ отличается древностью, но до нас он, судя по всему, дошел в крайне неполном виде. Косвенно упоминается некая вражда между орлом и змеем: Рататёск выступает в качестве посредника между ними; о назначении ястреба и оленей в мифе ничего не сказано. Уже предпринимавшиеся попытки истолковать значение Иггдрасиля мне представляются неубедительными; перед тем как высказать свое собственное мнение на этот счет, я укажу на два примера, крайне не похожих друг на друга, но объединенных общей схожестью с древнескандинавским мифом. С эддическим деревом ранее уже сравнивали дерево крестное, о котором в Средние века ходило множество теорий и легенд. Итак, в одной песни из «Состязания в Вартбурге» (MsH, III, 181^b) приводится такая загадка:

 

ein edel boum gewahsen ist

in eime garten, der ist gemacht mit hôher list;

sîn wurzel kan der helle grunt erlangen,

sîn tolde (от: zol der) rüeret an den trôn

dâ der süeze got bescheidet vriunde lôn,

sîn este breit hânt al die werlt bevangen:

der boum an ganzer zierde stât und ist geloubet schœne,

dar ufe sitzent vogelîn

süezes sanges wîse nâch ir stimme fîn,

nâch maniger kunst sô haltents ir gedœne.

 

[благородное древо произросло

в саду, разбитом столь умело;

корень этого древа доходит до самого ада,

его вершина касается трона,

на котором сидит милосердный бог, вознаграждающий праведных;

ветви этого древа широко раскинулись по всему миру,

всё древо сияет прекрасной драгоценной листвой,

и сидят на нем птички,

что красивыми голосами поют сладкие песни,

с большим искусством выводя свои напевы]

 

С полным основанием этот образ связывают с историей о распятии и нисхождении в ад; в еще более раннем сочинении, у Отфрида (O., V, 1:19), читаем:

 

thes krûzes horn thar obana thaz zeigôt ûf in himila,

thie arma joh thio henti thie zeigônt woroltenti,

ther selbo mittilo boum ther scowôt thesan woroltfloum,

.   .   .   .   .   .   .   .   .   theiz innan erdu stentit,

mit thiu ist thar bizeinit, theiz imo ist al gimeinit

in erdu joh im himile inti in abgrunte ouh hiar nidare.

 

[вершина креста указывает вверх на небо,

перекладины для рук указывают на разные стороны света,

сама центральная опора смотрит в мирскую грязь,

.   .   .   .   .   .   .   .   .  так что (крестное древо) стоит на земле,

как символ, и всё подобно ему

на земле, как и на небесах и в бездне внизу]

 

Шильтер приводит весьма схожее место из XVIII главы «De divinis officiis» Алкуина (возможно, в действительности текст принадлежит какому-то другому, чуть более позднему автору, но в данном случае для нас это неважно – Отфрид всё равно мог позаимствовать свое описание из этого трактата[17]): nam ipsa crux magnum in se mysterium continet, cujus positio talis est, ut superior pars coelos petat, inferior terrae inhaereat, fixa infernorum ima contingat, latitudo autem ejus partes mundi appetat [сам крест заключает в себе великую тайну: он расположен так, что его верхняя часть направлена в небеса, нижняя погружена в землю, касаясь ада, а центральные части раскинуты по сторонам света]. В то, что миф об Иггдрасиле в его полной и развернутой форме происходит от этого церковного учения о кресте, я не поверю ни при каких условиях; гораздо более вероятно, что еще носившиеся в воздухе языческие представления о мировом древе в Германии, во Франции и в Англии срослись сразу после крещения с предметом христианской веры – вспомним, что языческие храмы и священные места нередко затем превращались в христианские. Если бы точно такая же интерпретация сторон креста встречалась у кого-нибудь из древних африканских или ближневосточных отцов церкви, то моя теория была бы опровергнута – однако я сильно сомневаюсь, что нечто подобное удастся обнаружить. Что касается упомянутых в стихотворении XIII века птиц, восседающих на дереве, – ср. с орлом и белкой в скандинавском мифе, – этой детали не стоит придавать большого значения. Удивительно то, что у Вергилия именно ясень описывается как дерево, поднявшееся высоко в воздух и глубоко укоренившееся в земле (Virg., Georg., II:291):

 

aesculus in primis, quae quantum vortice ad auras

aetherias, tantum radice in tartara tendit.

 

[первым – ясень, крона которого в золотые

уходит эфиры, а корень – в тартар]

 

Плиний замечает (Plinius, XVI, 31): si Virgilio credimus esculus quantum corpore eminet tantum radice descendit [если верить Вергилию, то корень ясеня уходит в глубину настолько же, насколько ствол поднимается над землей][18]. Таким образом, скандинавское предание тесно связано с наблюдениями за природой – ср. с тем, что ранее говорилось о пчелах на этом ясене. Другое совпадение, еще более удивительное, уводит нас на Восток. В «Калиле и Димне», арабском сборнике басен, людской род уподобляется человеку, убегавшему от слона и спрятавшемуся в глубоком колодце: рукой он держится за куст, а ногами упирается в узкую полоску дерна. Стоя в этом неудобном положении, человек видит вдруг двух мышей, черную и белую, что подгрызают корень кустарника; глубоко в колодце, у себя под ногами, человек замечает чудовищного дракона, разинувшего пасть; слон всё еще поджидает у края колодца, а из стены высовываются четыре червя, которые начинают подтачивать тот кусок дерна, на котором человек стоит. В то же время с веток куста вдруг начинает капать мед, который герой басни жадно ловит ртом[19]. Далее порицается то легкомыслие, с которым человек, даже находясь в крайне тяжелом положении, отдается мелким удовольствиям. Эта басня весьма широко распространилась, причем в ранние времена[20], – существовали полные переводы соответствующей книги на иврит, латынь и греческий. Кроме того, Иоанн Дамаскин (примерно в 740 году) включил тот же сюжет в свой вариант повести «Βαρλάαμ καὶ Ἰωάσαφ»[21] – вскоре, благодаря латинскому переложению, этот труд стал общеизвестен[22]. Именно на основе этого текста Рудольф фон Эмс сочинил свою поэму «Barlaam und Josaphat» (интересующий нас сюжет см. в Barl., 116, 117); эту же басню в отдельности средневерхненемецкими стихами переложил Штрикер (Ls, I, 253). Вполне вероятно, что столь популярная басня еще в раннем Средневековье могла дойти и до скандинавских земель, правда, для того чтобы говорить о ее непосредственной связи с мифом, прямых совпадений всё же недостаточно. На мой взгляд, здесь важно именно отдаленное сходство, поскольку близкого не было никогда. Древнескандинавский миф несравненно более значителен и основателен, в то время как восточная басня представляет собой искаженный фрагмент чего-то более крупного и ныне для нас потерянного. Даже сама центральная для мифа идея о мировом древе в басне не упоминается; удивительно лишь сходство второстепенных деталей: в обоих сюжетах упоминаются капающий мед, подгрызенный корень, четверо животных.

Возможно, эддический миф действительно соотносится с древневосточными легендами и с христианским учением о кресте, вобравшим в себя отголоски древней языческой веры; но сейчас я шагну еще дальше. Мне представляется, что глубоко укорененное в германской древности представление об Ирминсуле, том самом «altissima, universalis columna, quasis sustinens omnia» [высочайшем вселенском столпе, как бы поддерживающем всё сущее], должно быть тесно связано с мифом о мировом древе. Корни Иггдрасиля росли в трех направлениях (standa â þria vega), а от Ирминсуля расходилось три или четыре главных дороги; чем дальше продвигаешься в сравнении Иггдрасиля и Ирминсуля, тем глубже и богаче оказывается взаимосвязь этих двух языческих образов. Столпы Геркулеса, столпы Баво в Эно, столпы Тора и Роланда могли возводить как символы центробежного расхождения земных и небесных сторон света; нечто подобное символизировал и священный Иггдрасиль. Все эти образы могут происходить от древних традиций обмера земель: ср. с римским кардо – дорогой, которую крест-накрест пересекал декуманус. С ясенем были как-то связаны город Аскибургий и Аск как основатель человеческого рода. Еще одна легенда о ясене будет рассмотрена в главе XXXII [7].

Нифльхейм, где у источника Хвергельмир живут Нидхёгг и другие змеи (их имена приводятся в Sæm., 44^b; Sn., 22), – это мрачное обиталище Хель, богини смерти, готской Хальи (обороты or heljo в Sæm., 94^a и î heljo в Sæm., 49, 50, 51 явно означают место, а не личность): место это темное и страшное, как и сама богиня, – оно называется «миром туманов», это холодная страна теней, пристанище покойных[23]. Нифльхейм не считался местом мучений и наказаний, как ад в христианском представлении (впрочем, христианский образ ада развивался постепенно и многократно преображался). Ульфила использует слово halja только для перевода греческого ᾅδης (Мф.11:23; Лк.10:15; 16:23; 1Кор.15:55) – в Вульгате в этих случаях стоит слово infernus; когда же в тексте стоит слово γέεννα (gehenna в Вульгате), то в готском переводе во всех случаях используется калька – gaíaínna (Мф.5:29, 30; 10:28): очевидно, что готского аналога этому понятию не существовало. Переводчик Нового завета на древневерхненемецкий язык слово infernus передает как hella (Мф.11:23), слово gehenna[24] – как hellafiur [адское пламя] (Мф.5:29, 30) или hellawîzi [адские муки] (Мф.10:28), однако оборот filius gehennae [сын геенны] передан как hella sun (Мф.23:15); недавно был обнаружен более древний вариант перевода, где более точно – quâlu sunu [сын страдания]. В древневерхненемецком переводе Символа веры сказано: «niđar steig zi helliu» (descendit ad inferna [сошел в ад]), и под hellia здесь вовсе не имеется в виду место заключения страдающих, наказанных душ. О больном в Hel., 72:4 говорится, что он «fûsid an helsîd», близится к смерти, готовится к путешествию в подземный мир, – не подразумевается ни наказания, ни мук. Древнеанглийские поэты помнили древнее олицетворение ада как Хель – об этом уже говорилось ранее, а здесь я только приведу еще одну фразу из «Беовульфа» (Beov., 357): Helle gemundon, metođ ne cuđon (Helam venerabantur, deum verum ignorabant Pagani [язычники почитали Хель, а истинным богом пренебрегали]). Таким образом, с IV по X века термин halja, hella означал только сам подземный мир, царство мертвых, в то время как представление о страдании и муках выражалось другим словом или составным оборотом; саксонские поэты, воспевая победу над франками, вполне могли использовать слово hella в значении «жилище мертвых» – у Видукинда Корвейского (Widekind von Corvei, I, 23) это описано так: ut a mimis declamaretur, ubi tantus ille infernus esset, qui tantam multitudinem caesorum capere posset [мимы распевали: «Где та преисподняя, которая могла бы вместить такое количество убитых?»][25]. В латинском стихотворении о епископе Херигере Майнцском (оно могло быть написано и в X веке[26]) рассказывается, что некий человек будто бы побывал в аду и потом говорил, что «totum esse infernum accinctum densis undique silvis» [совершенно вся преисподняя покрыта густыми лесами]: очевидно, что здесь имеется в виду не место наказания, а просто жилище мертвых. В стихотворении XII века (Diut., III, 104) Иаков говорит: sô muoz ich iemer cholen, unze ich sô vare ze der helle [я вынужден страдать, пока не отправлюсь в ад], то есть «пока не умру». В XIII веке уже сложилось современное представление об аде как о жилище проклятых: например, в Iw., 1472 сказано – «got versperre dir die helle» [бог не пустит тебя в ад], бог заберет тебя на небеса, но не оградит от смерти (слова обращены к мертвому) [8].

Ад представляли себе как постоялый двор, заезжий дом – как Вальхаллу, куда мертвые приходят на ночлег: ver skulum â Valhöll gista î qveld [впустил нас в Вальхаллу на ночной постой] (Fornald. sög., I, 106); viđ munum î aptan Ođinn gista [остановимся на ночлег у Одина] (Fornald. sög., I, 423); интересны такие слова Аббона (Abbo, I:555 – Pertz, II, 789): plebs inimica deo pransura Plutonis in urna [враждебный богу народ должен был поесть из котла Плутона]. Скорее всего, существовало выражение «heut abend werden wir in Nobishaus einkehren![27]». В словах Спасителя (σήμερον μετ’ ἐμοῦ ἔσῃ ἐν τῷ παραδείσῳ [ныне же будешь со мной в раю], Лк.23:43) – «ныне», а не «ныне вечером» [9].

В некоторых районах Германии в народной речи слово helle сохранило свое древнее значение. Например, в Вестфалии до сих пор есть множество проезжих дорог общего пользования, которые называют hellwege: теперь под этим понимают тракт, но изначально так именовали «дороги смерти», то есть те широкие пути, по которым провозили  мертвых. Самое раннее из известных мне упоминаний этого термина обнаруживается в документе 890 года (см. Ritz, I, 19 [чит. 18]): «helvius sive strata publica» [helvius, или общая дорога]. Более поздние примеры можно найти в Weisth., III, 87, 106, в Troß, Urk. zur Feme, 61 и у Иоганна фон Зоста (см. Fichard, Arch., I, 89)[28]. На верхненемецких угодьях такую дорогу иногда называют Todtenweg[29]. В древнескандинавских поэмах мертвые едут или скачут в подземный мир: fara til heljar (или til Heljar – к богине смерти); Брюнхильд, после своего сожжения на погребальном костре, на нарядно убранной повозке едет в Хель, «ôk međ reiđinni â helveg» [поехала по дороге мертвых], – сама эта песнь носит название «Helreiđ» [поездка в Хель] (Sæm., 227). У Фрейданка уход души в ад (уже в рамках христианской концепции) описывается выражениями «zer helle varn» [отправляться в ад] (Freidank, 105:9; 151:12) и «drî strâze zer helle gânt» [пройти три дороги в ад] (Freidank, 66:5). Обычно представление о Hellweg, дороге мертвых, влекло за собой и образ Hellwagen, повозки мертвых, – ср. с дорогой и повозкой Вотана. Созвездие Большой Медведицы называлось не только Himelwagen и Herrenwagen, но и, в Нидерландах, – Hellewagen (Wolf, Wodana, S. I, III, IV); в документе 1314 года упоминается некий Wolframus dictus Hellewagen [Вольфрам, прозванный Хеллевагеном] (MB, XXV, 123) [10].

Христианизированные древние саксы в значении «ад» поначалу предпочитали использовать библейское слово infern (с родительным падежом infernes; см., например, Hel., 44:21), так как родное hellia звучало еще слишком по-язычески, – infern даже сокращали до fern (Hel., 27:7; 103:16; 104:15; 164:12), – соответственно, те поэты, о которых рассказывает Видукинд (см. выше), могли вместо hellia говорить и infern[30].

Языческий мир Хель располагался на севере; когда Хермода послали за Бальдром, то он на протяжении девяти ночей ехал по темным, глубоким долинам (dökva dala ok diupa), населенным темными альвами; наконец он приехал к реке Гьёлль [Giöll] (strepens [шумящей]), над которой был переброшен отделанный сияющим золотом мост; мост сторожила девушка по имени Модгуд [Môđguđr], которая рассказала Хермоду, что накануне по мосту прошло пять фюльков мертвецов[31] и что путь в Хель от этого моста уходит ниже и севернее: «niđr ok norđr liggr helvegr». Я полагаю, что здесь имеется в виду дорога к палатам богини Хель, к тому месту, где можно встретиться с ней, а само царство ее уже начиналось в этих землях у реки Гьёлль. Замок Хель огражден высокими решетчатыми воротами (helgrindr; Sn., 33, 67); палаты Хель называются Эльюднир [Eliuđnir, «мокрые от дождя»] (или Эльвиднир [Elvîđnir]), ее порог – fallanda forad [западня] (или: ворота – fallanda forad, а порог – þolmôđnir), полог над кроватью Хель – blîkjandi böl [блистающее бедствие] (Sn., 33). В Sæm., 226^a и в Fornald. sög., I, 204, скорее всего, имеется в виду дверь в подземный мир (а не в Вальхаллу, куда ведут 540 гигантских ворот): Брюнхильд желает следовать за Зигфридом и в смерти, чтобы «дверь не пала ему на пяту»: такой оборот обычно использовали, когда речь шла о входе в закрытую пещеру[32]. Царство Хель носит название Niflheimr или Niflhel, «туманный мир» или «туманная преисподняя»[33], по своему расположению этот мир – девятый, но создан он был задолго до мира людей; посреди Хель течет источник Хвергельмир, в котором берут начало двенадцать рек (к жилищу богини ближе всего река Гьёлль; Sn., 4). Из этого явственно следует уже сказанное: раз Хвергельмир находится в центре Хель, раз Гьёлль и другие реки – это реки адские, то, выходит, царство Хель не может начинаться «решетчатым забором»: оно должно простираться гораздо дальше и захватывать упомянутые в «Эдде» глубокие, темные долины – те самые «густые леса», упомянутые в латинском стихотворении о Херигере. Вполне можно это истолковать и в том духе, что темные долины, подобно мрачному греческому Эребу, представляют собой пороговое место, из которого можно перейти уже в саму Халью, в сам Аид. Из персонифицированного образа Гадеса, римского Оркуса (изначально – uragus, urgus; Оркуса еще в Средние века олицетворяли в образе чудовища) и германской Хальи постепенно произошло представление о некоем месте, о жилище мертвых, называемом по имени соответствующего божества. Первоначально считалось, что умершие живут с Хальей, а затем – в Халье. На подступах к Хель жили или постоянно бывали темные эльфы [11].

Нифльхейм, мир туманов, – это подземная страна, холодная, окутанная вечной ночью, омываемая двенадцатью рокочущими реками и лишь местами освещенная «горящим золотом», то есть огнем. Реки подземного мира (и особенно – Гьёлль) напоминают о Лете и Стиксе – их священными водами тоже клялись. С Хвергельмиром можно сравнить брабантский источник Хеллеборн [Helleborne], из которого течет Хеллебек [Hellebeke]; есть несколько мест под названием Helleput[34]; о названии Helvoetsluis уже говорилось ранее. Название Hellevoet, насколько мне известно, до сих пор можно увидеть на указателях (uithangborden) в Нидерландах [12].

Нифльхейм был местом мрачным и безрадостным[35], однако нигде не упоминается, чтобы его жители мучились или претерпевали наказания; кроме того, туда после смерти попадали вовсе не только злодеи, но совершенно все [кто не умер в сражении], даже самые благородные и достойные души, как мы знаем из примеров Брюнхильд и Бальдра[36]. Единственное исключение составляли герои, павшие в битвах: их Один забирал к себе, в Вальхаллу.

Этой концепции противостоит другая, более, как я полагаю, поздняя – она изложена в Sn., 4: всеотец, верховный бог, даровал всем людям бессмертную душу, а все тела должны истлеть в земле или сгореть в огне; все добрые люди (rêtt siđađir) уходят ко всеотцу в Гимиль [Gimill] или Вингольф [Vingôlf], а все злые – в Нифльхейм или в преисподнюю (ср. со Sn., 21, 75, – об этих отрывках еще будет сказано далее). Здесь отражаются либо уже собственно христианские идеи, либо что-то крайне на них похожее.

На смену языческому представлению о бледном и сумрачном царстве мертвых пришел христианский образ болота, полного смолы и огней: там вечно горят проклятые души, почерневшие от смолы и освещаемые горящими угольями. Понятие о «геенне» в древневерхненемецком пояснялось как hellafiuri, в средневерхненемецком – как hellefiwer [адское пламя] (Parz., 116:18); автор «Гелианда», стремясь оживить свое описание этой черной пылающей бездны, ставит древнее слово в мужской род: an thene hêtan hel [горящему аду] (Hel., 76:22); an thene suartan hel [черному аду] (Hel., 103:9); Erebi fornax [эребская печь] в Walthar, 867). У Отфрида и других древневерхненемецких авторов в значении «ад» иногда используется слово bëh (pix [смола])[37]: in dem beche [в смоле / в пекле]  (Warnung, 547; Wernher v. Niederrh., 40:10); diu pechwelle [смоляной вал] (Anegenge, 28:19); это представление распространено по всей Европе: по-гречески ад до сих пор зовется πίσσα [смолой]; в словаре Александра Негри приводится поговорка «ἔχει πίσσαν καὶ παράδεισον», – ад здесь упоминается вместе с небесами. Возможно, что образ смоляного ада к грекам пришел от славян: старославянское слово пекло означало и смолу, и ад (Dobr., Instit., 294) – ср. с богемским peklo, ад, польским pieklo, сербским пакао, словенским pekel: некоторые из этих слов – мужского рода, некоторые – среднего; литовское péklà (женского рода), старопрусское pickullis (в прусском катехизисе (Catechism., 10) – pickullien в винительном падеже); сам дьявол по-литовски зовется pyculas, по-старопрусски – pickuls (ср. с Rausch, 484). Из славянских языков заимствовано и венгерское pokol (ад); наши предки же почерпнули термины gaíaínna и infern у греков и римлян. У люнебургских вендов ад называется smela – вероятно, этот корень родственен богемскому smola, smůla, русскому смола. От кипения смолы происходит невыносимый смрад, и в Reineke, 5918 сказано: it stank dâr alse dat helsche pek [смердело, как адское пекло]; ср. с En., 2845, 3130 [13].

Со времен принятия христианства с адом стали связывать представления о наказании и муках: в «Песни о солнце» упоминается kvöllheimr (mundus supplicii [мир страдания]; Sæm., 127^a) – образ несомненно христианский. Древневерхненемецкое hellawîzi, древнесаксонское helliwîti (Hel., 44:17), древнеанглийское hellevîte означают supplicium inferni [адская мука]; см. в Graff, I, 1117 о wîzi – средневерхненемецкое wîze (MsH, II, 105^b); исландское helvîti, шведское helvete, датское helvede образованы так же, но означают просто «ад». От шведов крещеные финны приняли термин helwetti (orcus), а лапландцы – термин helvete; у баварцев крайнские и штирийские словенцы позаимствовали свое понятие vize (purgatorium [чистилище]): церковь разграничивает два типа пламени, наказующее и очистительное, – последнее пылает между адом и раем[38].

По христианским воззрениям, ад находится там же, где он был и у язычников: в земных глубинах, под миром людей. Потому ад зовется abyssus [бездной] (Ducange, статья «abyssus») и противостоит небу в пространстве: a coelo usque in abyssum [с небес в ад]. От слова abyssus (испанское abismo, французское abîme) происходит и средневерхненемецкое âbîs (Altd. Bl., I, 295): in âbisses grunde [в земной пучине] (MsH, III, 167) и более позднее obis, nobis (en âbis, en obis – in abyssum [в бездне]). В древнесаксонском – helligrund (Hel., 44:22); in afgrunde gân [отправляться в бездну] (Roth., 2334); ir verdienet daz afgrunde [они заслуживают бездны] (Roth., 1970); varen ter helle in den donkren kelre [отправляться в темный подвал ада] (Florîs, 1257)[39]. В древнеанглийском – se neovla grund (imus abyssus [глубочайшая бездна]; Cædm., 267:1; 270:16); þät neovle genip (profunda caligo [глубокая тьма]; Cædm., 271:7; 275:31). Через древнеанглийское прилагательное neovel, nivel (profundus [глубокий]) можно объяснить фразу из фризской «Asegabok» (Richth., 130:10): «thiu niuent hille» [глубокий ад], – в средненидерландском тексте стоит «de grundlose helle» [бездонный ад]. Воздымающимся небесам противопоставляли ад, оседающий в землю: der himel allez ûf gêt, diu helle sîget allez ze tal [небо всё поднимается, а ад все погружается в землю] (Warnung, 3375, 3381) [14].

Верили, судя по всему, что в глубинах земли лежит некий камень, служащий то ли крышей подземного мира, то ли его воротами; этот камень средневерхненемецкие поэты называли dillestein (от dille, diele – tabula, pluteus [планка, пластина], древневерхненемецкое dil, dili, древнескандинавское þil, þili): grüebe ich ûf den dillestein [если я докопаюсь до краеугольного камня земли] (Schmiede, 33); des hœhe vür der himele dach und durch der helle bodem vert [он выше неба и ниже основания ада] (Schmiede, 1252); vür der himele dach dû blickest und durch der helle dillestein [ты видишь, что над крышей неба и что под краеугольным камнем ада] (MS, II, 199^b); wan ez kumt des tiuvels schrei, dâ von wir sîn erschrecket: der dillestein der ist enzwei, die tôten sint ûf gewecket [дьявол, испугавшись нас, закричал: краеугольный камень ада раскололся, и мертвые пробудились] (Cod. Pal. 226^a). Можно вспомить о дельфийском омфале – конусообразном камне, опутанном сетью (Gerhard, Metroon, 29), – а также, с еще большим основанием, – о lapis manalis (описанном у Феста): этими камнями этруски закрывали свой mundus и ежегодно на три святых дня снимали их с отверстия, чтобы души могли подняться в мир из своего подземного царства (см. Festus, статья «mundus»). Мундусом называли не только ямку в земле, но и небеса[40]: Нифльхейм – это тоже heimr, то есть мир. «Двери в ад» можно сравнить с описанными у Вергилия descensus Averni, fauces grave olentis Averni, atri janua Ditis [нисхождением в Аверн, входом в смрадный Аверн, дверью черного Дита] (Virg., Aen., VI:126, 201; ср. с der helle învart [вход в ад] в «Энеиде» фон Фельдеке – En., 2878, 2907); в славянских сказках тоже упоминается, что в подземный мир можно войти через глубокую яму (Hanusch, 412) [15].

Об адской пасти, адских челюстях говорилось ранее; Хель, как и ее брат Фенрир, зевает, а всякая бездна зияет[41]; os gehennae [пасть геенны] (Beda, 363:17) – обозначение огненного колодца (puteus)[42]; слово mûđ (то есть «рот») в древнеанглийском глоссарии (Mone, 887) переведено как orcus. В том же собрании глосс (Mone, 742) слово seáđ (puteus, barathrum [колодец, бездна]) толкуется как «ад», cvis – как tartarus (Mone, 2180); в Mone, 1284 упоминается форма cvishusle – читать следует, очевидно, как cvissusle. Само слово cvis я могу объяснить только через древнескандинавское qvis (calumnia [клевета]), susl, видимо, означает tormentum, supplicium [страдание, мучение]: в словарях это слово безосновательно толкуется как «сера» (древнеанглийское svefel); susle geinnod (Cædm., 3:28) я перевожу как supplicio clausum [окруженное страданием]. Образ колодца согласуется с басней из «Рейнгарта»: лис, упав в колодец, заманивает волка в ведро, он говорит, что сидит на дне, как в раю, но попасть в этот рай можно, только если сначала «прыгнешь в ад». Образ колодца естественным образом приводит к представлению об омовении: ze helle baden [омываться в аду] (MsH, II, 254^a) – в огне и сере тоже можно омыться [16].

В эддической «Песни о солнце» (Sæm., 128, 129) объединены христианские и языческие представления о наказании злополучных душ. В христианском аду живут драконы, а также гадюки и другие змеи (Cædm., 270, 271), они же обитают и у источника Хвергельмир. Удивительно, но в поэме о святом Освальде (Haupt, Zeitschr., II, 125) умершая язычница описана как волчица, в глотку которой черти вливают серу и смолу. Данте в «Чистилище» и в «Аде» смешивает средневековые и классические образы. В этом смысле можно также обратить внимание на заключительные строки у Кэдмона, на Fundgr., [I], 202 и на весьма поэтичное, хотя и короткое, рудольфово описание ада в Barlaam, 310 [17][43].

Северный мир туманов у язычников не полнился огнем: это следует хотя бы из того, что ему противопоставлялся южный мир пламени, в «Эдде» называемый Muspell или Muspellsheimr. Этот мир настолько горяч и ярок, настолько раскален и опален[44], что жить в нем могут только те, кто там и родился: многие люди из нашего мира попадают в Нифльхейм, но никто из них никогда не бывал в Муспельхейме. Мир пламени охраняет бог по имени Сурт [Surtr], владеющий горящим мечом.

Само слово muspell – яркий пример того, что образы из скандинавской мифологии в действительности были присущи всем германцам. В саксонском «Гелианде» упоминается mudspelli (Hel., 79:24), mutspelli (Hel., 133:4), а в верхненемецкой поэме (сочиненной, вероятнее всего, в Баварии) встречается, в строке 62, слово muspilli (muspille в дательном падеже). Помимо прочего, эти примеры из саксонских и баварских рукописей IX и VIII веков доказывают древность и прагерманское основание самой «Эдды». В остальном термин muspell можно считать утраченным: ни исландцы, ни континентальные скандинавы не понимают его значения; в найденных на данный момент древнеанглийских источниках этот термин не встречается, нет его и в более поздних нижне- и верхненемецких письменных памятниках. Очевидно, что здесь мы имеем дело с древнейшим языческим понятием[45].

Об общем смысле этого слова уже говорилось: оно означает не что иное, как «огонь, пламя». В «Гелианде»: mudspelles megin obar man ferid, – «власть пламени проходится по людям»; mutspelli cumit an thiustrea naht, al sô thiof ferid darno mid is dâdiun – «огонь приходит темной ночью, тайно и неожиданно, как вор, подкрадывается» (ср. с Мф.24:43; 2Петр.3:10); древневерхненемецкий поэт говорит: dâr ni mac denne mâk andremo helfan vora demo muspille, denna daz preitâ wasal (см. Graff, I, 1063) allaz varprennit[46], enti viur enti luft allaz arfurpit, – «не может один родич спасти другого от пламени, когда всё сжигает проливным горящим дождем, когда всё вычищают огонь и ветер».

Судя по всему, muspilli – составное слово, и его второй корень, spilli, spelli, spell, можно увязать с древнескандинавским spiöll (corruptio [порча]), spilla (corrumpere [портиться]), древнеанглийским spillan (perdere [рассеивать, уничтожать]), английским spill, древневерхненемецким spildan, древнесаксонским spildian (perdere)[47]; mannspiöll по-древнескандинавски – clades hominum [истребление людей], а læspiöll (Nialss., CLVIII) – это, вероятно, bellum [война]? Неясно, однако, что же означает первый корень, mud, mu (mû?): «земля, почва» или «дерево, древесина»; в последнем случае mudspelli – это поэтическое название пожара, «пожиратель деревьев», «истребитель леса», ср. с эддическими bani viđar (percussor, inimicus ligni [убийца, враг деревьев]), grand viđar (perditio ligni [погибель деревьев]) из Sn., 126; в Lex Alam., 96:1 встречается слово medela, medula в значении lancwitu, lancwit [длинная деревяшка, оглобля] (Gramm., III, 455), в Lex Rothar., 305 – modula в значении, судя по всему, quercus, robur [дуб] (Graff, II, 707); древнескандинавское meiđr (возможно, от meyđr? как seiđr – как seyđr) означает arbor [дерево], литовское medis – arbor, lignum [дерево, древесина]. Если принять первое предположение о значении корня mud, то mudspelli должно означать «разоритель земель, опустошитель мира»; впрочем, мне не известно ни одного германского слова, означающего «земля», которое можно было бы отождествить с этим mud или mu. Вполне вероятно, что эта форма исказилась еще в древности; по-фински maa означает terra, solum [земля, почва] [18][48].

Имя Сурт (Surtar в родительном падеже, Surti – в дательном; Sæm., 9^a) означает «темно-коричневый», почерневший от жара – форма связана с корнем svartr (niger [черный]), однако отлична от него[49]; то же имя собственное упоминается и в других древнескандинавских текстах (см., например, Fornald. sög., II, 114; Islend. sög., I, 66, 88, 106, 151, 206); интересно упоминание о Surtr enn hvîti [Сурте Белом] (Islend. sög., I, 212). Должно быть, того же персонажа еще называли Surti (Surta в родительном падеже): в обеих «Эддах» встречается составное слово Surtalogi (Sæm., 37^b; Sn., 22, 76, 90). Смолистую, обугленную землю в Скандинавии до сих пор называют Surtarbrandr (Biörn, статья «Surtarbrandr»; F. Magn., Lex., 730) – Surti titio [головней Сурта]: такой тип названий обычно указывает на высших существ, ср. с растениями, названными в честь богов. Вулканические пещеры в Исландии называют Surtarhellir (F. Magn., Lex, 729); в «Книге о заселении земли» (Landnâmabôk, III, 10 – в Isl. sög., I, 151) рассказано о некоем Торвальде, который у пещеры ётуна Сурта спел о нем песню: «þâ fôr hann upp til hellisins Surts, oc fœrđi þar drâpu þâ, er hann hafđi ort um iötuninn î hellinum» [он поднялся к пещере Сурта и исполнил там хвалебную песнь, сочиненную им о пещерном великане]; в списке имен великанов (Sn., 209^b, 210^a) фигурируют Сурт и Сварт. Ни в «Старшей», ни в «Младшей Эдде» Сурт не называется богом – он, подобно другим великанам, выступает в качестве врага и соперника богов. В «Прорицании вёльвы» (Sæm., 8^a) огонь назван Surta sefi (Surti amicus [другом Сурта]), а далее (Sæm., 8^b) в той же песни говорится:

 

Surtr fer sunnan međ sviga leifi,

skîn af sverđi sôl valtîva,

 

то есть Surtus tendit ab austro cum vimine gigas, splendet e gladio (ejus) sol deorum [Сурт грядет с юга, великан с ветвью, сияет из меча (его) солнце богов]; leifi, очевидно, –  это обозначение великана (см. Sn., 209^a), valtîva может быть только формой множественного числа в родительном падеже (ср. с Sæm., 10^a, 52^a), связанной с sôl, но никак не формой единственного числа в родительном падеже (от valtîvi – нигде не встречающегося слова), связанной со sverđi; не могу сказать с уверенностью, что в данном случае обозначает слово svigi, основное значение которого – запутанная лента, жгут, но предполагаю, что имеется в виду изогнутый меч; таким образом, Сурт здесь прямо называется великаном, не богом. В Sn., 5: sâ er Surtr nefndr, er þar sitr â landzenda til landvarnar, hann hefir loganda sverđ (Surtus vocatur, qui sedet in fine regionis (Muspellsheims), ad eam tuendam, ensemque gestat ardentem [Суртом зовется тот, кто восседает на границах этой местности (Муспельхейма) и защищает ее; он носит пылающий меч]) [19].

Авторы «Гелианда» и древневерхненемецкой поэмы [Muspilli] были христианами, однако хорошо разбирались в языческом стихосложении; у них muspilli тоже является в мир в последние времена, перед началом Страшного суда: в итоге и землю, и всё, что на ней, поглотит пламя. Точно так же конец света описан и в «Эдде»: Сурт поднимется вместе с сынами Муспеля, обрушится войной на богов и победит их, а весь мир погрузится в пламя (Sn., 5, 73). Когда со своим горящим мечом Сурт поедет с Юга, то восколеблются самые скалы, прочь побегут великанши, люди ступят на дорогу мертвых, а небо расколется (Sæm., 8^b); асы сразятся с Суртом и его воинством на острове, называемом Оскопнир [Oskopnir], и все полягут в этом бою – так и погибнет мир [20].

По имени Сурт называется только в «Эддах»; однако в нашей древней поэзии отдельные его черты приданы Антихристу (Antichristo по-древневерхненемецки): этот образ, взятый из главы 11 Откровения Иоанна, был в поздние времена расширен и разработан иудео-христианскими теологами. Само название Антихрист встречается в Посланиях Иоанна (1Ин.2:18, 4:3; 2Ин.7), но не фигурирует в Откровении, где речь идет о многоголовом Звере. В его времена с небес на землю низойдут два пророка-вестника, которых Зверь победит и убьет; имена пророков не упоминаются, но, судя по их умению останавливать ливни, имеются в виду Илия и Енох, – именно так учили и отцы церкви[50]. Их тела будут непогребенными лежать на улице, и после победы над этими пророками власть Антихриста достигнет своего пика и продлится до тех пор, пока он не взойдет на Масличную гору, чтобы вознестись на небеса: тогда явится архангел Михаил и разрубит ему голову[51].

Древний баварский поэт от ученых людей (weroltrehtwîsê) знал об этих библейских пророчествах, но всё же он не мог забыть и о языческих картинах конца света, связанных с приближением пламени-muspilli. В его сочинении пламя упоминается постоянно: например, горы в поэме воспламеняются от крови смертельно раненого Илии, хотя ничего подобного не упоминается ни в одном из христианских преданий. Небеса воспылают огнем (suilizôt lougiû), земля сгорит (prinnit mittilagart); уже процитированные слова «dar ni mac denne mâk andremo helfan vora demo muspille» [не может один родич спасти другого от пламени] могут быть основаны на Мк.13:12, Лк.21:16, но в целом они очень похожи на эддические строки (Sæm., 7^b, 8^a):

 

brœđr muno berjaz ok at bönom verđa,

muno systrûngar sifjum spilla,

man ecki mađr öđrum þyrma.

 

[брат будет биться с братом, и оба падут,

сестричи станут убивать друг друга,

ни один человек не пощадит другого]

 

В «Muspilli» – mâno fallit [луна упадет], а в «Прорицании вёльвы»: sôl tekr sortna, hverfa af himni heiđar stiörnur [солнце потемнится, с небес упадут яркие звезды]. В Sn., 71: þâ drepaz brœđr fyrir âgirni sakar, oc engi þyrmir föđr eđa syn î manndrâpum oc sifjasliti [братья станут убивать друг друга из жадности, и никто не смилостивится ни над отцом, ни над сыном в кровопролитии и изменах][52]. У средневерхненемецкого поэта XII века читаем (Fundgr., [I], 194): sô ist danne niht triuwe diu frowe der diuwe, noch der man dem wîbe: si lebent alle mit nîde: sô hazzet der vater den sun и т. д. [тогда госпожа не доверится служанке, мужчины не будут верить женщинам, все заживут в зависти, отец возненавидит сына]. Хотелось бы знать, кого у баварцев и алеманнов сменил Антихрист – былой его языческий аналог, скорее всего, был сходен со скандинавским Суртом. Антихрист – дьявольский лицемер, а Сурт – враг асов, великан, пламенем которого снедается мир. Сыны Муспеля строятся в пылающее воинство и, под предводительством Сурта, в борьбе добиваются устроения высшего мирового порядка, в то время как Антихрист торжествует победу лишь временно и в конце концов оказывается низвергнут более могущественной силой [21].

Сравнение Сурта с Антихристом тем существеннее, если вспомнить о несомненной связи между Илией и Донаром, о которой уже говорилось. В VIII веке в образе Илии видели не просто иудейского пророка, а нечто большее: божественного героя или даже божество. По «Эдде», все асы – Один, Тор, Фрей и Тюр – объединяют силы в борьбе против сынов пламени и их союзников, однако, подобно Илии и Еноху, они терпят поражение: при этом Илия выраженно сходен с Тором (или Донаром), а архангел Михаил – с победителем Гарма или Фенрира [Тюром]; я не уверен, что Еноха отождествляли с каким-то языческим божеством, однако исключать этого тоже нельзя. Сурт с горящим мечом напоминает об ангеле, сторожащем Эдем; в сказании об Илии и Енохе (по крайней мере как оно изложено в легенде о святом Брендане – см. Bruns, 187) тоже упоминается ангел с горящим мечом, выступающий на стороне пророков[53]. Важные сведения можно найти в древнеанглийской гомилии «De temporibus Antichristi», которую Уэлок цитирует в своем издании сочинений Беды (Beda (Wheloc), 495). Там говорится, что спесивый Antecrist не только борется с христианским богом и его служителями, но еще и превозносится надо всеми языческими богами: he âhefđ hine silfne ofer ealle þâ þe hæþene men cvædon þät godas beon sceoldon, on hæþene vîsan. Svylc svâ väs Erculus sa ent, and Apollinis, þe hi mærne god lêton, Dhôr eác and Eovđen, þe hæþene men heriađ sviđe. Ofer ealle þäs he hine ænne up âhefđ, forđan he læt, þät he âna sî strengra þonne hî ealle [он вознесся над всеми теми, кого язычники, в своей манере, называли богами: над великаном Геркулесом, над Аполлоном, которого считали великим богом, над Тором и Воденом, которых язычники весьма почитали. Над всеми ними он возвысился, ибо считал, что он один сильнее их всех]. Исходя из чего проповедник говорил всё это? Возможно, саксы тоже отождествляли приход Антихриста с древними эсхатологическими традициями и пели о его победе над Воденом и Тунаром? В тексте использованы несаксонские формы Eovđen и Dhôr, что указывает на датское, скандинавское влияние. Главным связующим звеном между языческой и христианской традициями в  этом смысле становится древнеанглийский диалог «Соломон и Сатурн» (Salomon and Saturn (ed. Kemble), 148); в нем сказано, что во время великой битвы между богом и Антихристом Тунар, или Гром, будет молотить в небесах своим пылающим топором: se Thunor hit þrysceđ mid þære fŷrenan äcxe, – очевидно, что имеется в виду Мьёльнир, молот Тора, torrida chalybs [оружие из раскаленной стали]: взаимопроникновение языческих представлений и христианских пророчеств об Антихристе здесь просто несомненно. Дьявола тоже называли молотом: malleus, Hammer (см. главу XXXIII).

Те, кто склонен сводить всю германскую древность к переиначиванию древнеримской и христианской традиций, вполне могут злоупотребить этими явными соответствиями и заключить, что эддическое учение о конце света целиком вышло из христианской доктрины об Антихристе. Я полагаю, что такой вывод принципиально ошибочен. Скандинавское описание победы Сурта отличается целостной простотой и прекрасно согласуется со всеми другими частями «Эдды», в то время как миф об Антихристе эклектичен и искусственно собран из разных сюжетов. Главные персонажи, Сурт и Антихрист, весьма различны между собой. Кроме того, возникают вопросы о том, как скандинавы смогли столь непринужденно ввести в христианский миф множество важнейших деталей, основанных на чисто германском материале (ср. с понятием о muspell), и почему на тех же самых деталях сделал акцент древневерхненемецкий поэт, отделенный от эддической традиции и временем, и пространством?

Рассказ о Сурте и его битве с асами – это финал более полного мифа о конце света[54]: иногда по-древнескандинавски исход мира называли aldar rök (Sæm., 36^a), aldar lag, aldar rof [рок, конец, разрушение мира / века] (Sæm., 37^b, 167^a)[55], но чаще всего в текстах используется термин ragna rök (Sæm., 7^a, 38^b, 96^b, 166^b) или ragna rökr (Sæm., 65^a; Sn., 30, 36, 70, 88, 165), то есть сумерки, закат времени и божественной власти. Понятия rök и rökr означают сумрак, темноту: в Sæm., 113^a встречается усиленный оборот rök rökra, означающий непроглядную тьму; Бьёрн переводит слово röckur (среднего рода) как crepusculum [сумерки], а слово röckva – как vesperascere [вечереть]. Эти слова родственны готским riqis (σκότος [сумерки]), riqizeins (σκοτεινός [сумеречный]), riqizjan (σκοτίζεσθαι [меркнуть]): в готских формах корень снабжен аффиксом —is, а коренной гласный отстоит от скандинавского ö, который, видимо, представляет собой перегласованное а; rök = raku – это подтверждается ютландским словом rag (nebula [туман, облако]) и, еще более явно, древнеанглийским racu: фразу þonne sveart racu stîgan onginneđ из Cædm., 81:34 следует переводить как cum atra caligo surgere incipit [когда стали подниматься черные тучи]. Rökstôlar (Sæm., 1^b) – это «троны туманов», на которых боги восседают в облаках. С корнем rök, racu я связываю и процитированную в главе XXIII нововерхненемецкую фразу «die finstere ragende Nacht», где ragend вряд ли происходит от глагола ragen (возвышаться, торчать; rigere)[56]. Ragnarök – это ночь богов, уготованная всем живым существам, даже самым могущественным [22].

В последние времена все злобные существа, содержавшиеся в цепях и под стражей, вырвутся на свободу и пойдут войной на богов; один волк проглотит солнце, другой – луну, звезды упадут с небес, земля содрогнется, чудовищный мировой змей Ёрмунганд, охваченный великой, или «великанской», яростью (iötunmôđr), поднимется из воды, освободится волк Фенрир, выплывет корабль Нагльфар, сделанный из ногтей мертвецов[57]. Локи поведет войско гримтурсов, вместе соберутся все члены свиты Хель (Heljar sinnar): адский, волчий род. Но наибольшая опасность для богов исходит из мира пламени: Сурт поедет со своим пылающим воинством по мосту Бифрёст, по радуге, и воинство это окажется столь массивным, что радуга проломится. Произойдут сражения между отдельными героями: Один будет биться с Фенриром, Тор – с Ёрмунгандом, Фрей – с Суртом, Тюр – с Гармом[58], Хеймдалль – с Локи; во всех случаях старые боги потерпят поражение, хотя Грам и Локи тоже падут, а Фенрира добьет Видар[59]. Локи вместе со всем своим родом выступает в последней битве на стороне сынов пламени, что естественно, если учесть природу самого Локи, бога огня. После сожжения мира, или Surtalogi, из моря народится новая, счастливая земля, на которой заживут молодые боги, которых тоже называют асами (Sæm., 10). Этот финальный мотив мифа несет в себе явные черты сходства с христианским представлением об исходе Страшного суда[60] и о Новом Иерусалиме. В 65-й строфе «Прорицания вёльвы» прямо упоминается regindômr [великий суд] – правда, эти слова есть не во всех рукописях «Прорицания», и их считают поздней вставкой; однако об интерполяции нельзя просто заявить на основе содержания текста – такой вывод требует непреложных фактических оснований. Даже если заключительные стихи и были приписаны позднее, то языческий характер мифа о Рагнарёке и древность всей поэмы остаются вне всяческих сомнений. У первых народов, принявших крещение, долгое время сохранялись некоторые языческие верования[61], и точно так же отдельные фрагменты христианского учения могли проникать в среду язычников. Говоря о языческих представлениях, сохранявшихся у ранних христиан, можно вспомнить, как автор «Гелианда», перелагая стихами евангельское описание Страшного суда (Hel., 131, 132, 133), употребляет такие глубоко языческие выражения, как gebanes strôm и mudspelli. Даже в самом олицетворении Судного дня (verit stuatago in lant [судный день приходит на землю] – ср. с muspilli kumit) есть нечто языческое.

Вероятно, существовали и другие поверья, связанные с нисхождением мира, которые просто не дошли до нас в полном виде. Сюда я отнес бы упомянутое в главе XVI сказание о лебеде, у которого из клюва выпадет кольцо: эта легенда выглядит весьма древней и, возможно, связана с образом «мирового кольца».

И язычники, и христиане полагали, что уничтожение в пламени предстоит миру в будущем[62], в то время как разрушение водой мир уже претерпел в прошлом. Сожжение, равно как и потоп (см. главу XIX), предназначается не для окончательного сокрушения человечества, но для его очищения, для установления нового, лучшего мирового порядка [23].

В средневековой церковной традиции были установлены (на основании Мф.24, Мк.13, Лк.21) пятнадцать знамений, предвещающих начало Страшного суда[63]; в число этих знамений не входит та страшная зима, fimbulvëtr, эпоха ветров (Haupt, Zeitschr., VII, 309), что, по обеим «Эддам» (Sæm., 36^b; Sn., 71), должна предшествовать Рагнарёку: следовательно, этот образ – чисто германский, и он не мог быть заимствован из христианской доктрины[64]; однако в церковный список входят затмения солнца и луны, а также землетрясения, предшествующие и языческому закату богов: griotbiörg gnata, himinn klofnar, gnŷr allr Iötunheimr [рухнут каменные скалы, расколется небо, затрещит весь Ётунхейм] (Sæm., 8^b); самые распространенные древнескандинавские обозначения землетрясения – это landskiâlfti (Sn., 50) и iörd skâlf; landit skâlf, sem â þræđi lêki [земля затряслась, как будто держась на нитке] (Fornald. sög., I, 424, 503)[65]. Греческое σεισμός [землетрясение] Ульфила переводит существительным reirô женского рода; встречается также готский оборот aírþa reiráida [земля затряслась], в древнесаксонском – ertha bivôda (Hel., 168:23), в древневерхненемецком – erda bibinôta (O., IV, 34:1); существительное «землетрясение» в древневерхненемецком – erdpipa, erdbibunga, erdgiruornessi. В Reinardus, I, 780: nec tremor est terrae, judiciive dies [это землетрясение или судный день?]; в сербской песне: «или грми, ил’ се земља тресе?» – гром гремит или земля трясется? (Vuk, [Lieder], II, 1, 105). Мощное землетрясение, подобно Всемирному потопу, часто считали важным событием прошлых эпох; происхождение этого катаклизма нередко увязывали с различными мифологическими сюжетами. Так, греки считали, что землетрясения вызывают пленные циклопы или титаны (Ovid, Met., XII:521), а скандинавы связывали это природное явление либо с корчами скованного Локи, на лицо которому время от времени капает змеиный яд (Sæm., 69; Sn., 70), либо со вхождением Фафнира в воду (Fornald. sög., I, 159, 160). Земля сотрясалась при смерти некоторых героев, – например, Хеймира [Heimir] (Fornald. sög., I, 23), – или великанов (Vilk. saga, CLXXVI). Смерть Роланда сопровождалась молниями, громом и землетрясением (Rol., 240:22). Индийцы объясняли землетрясения тем, что один из восьми слонов, поддерживающих земной шар, иногда устает от своей ноши и потрясает головой[66]. Японцы, когда трясется земля, говорят: «опять под нами выплыл кит»; жители Таити – «бог трясет землю»[67], латыши – «Дребкульс так ударил по земле, что она восколебалась»; греки называли своего Посейдона Ἐννοσίγαιος, Ἐννοσίδας [Землеколебателем] [24].

Наши предки считали небеса крышей земли, одновременно видя в них небесное царство, где располагаются жилища богов и приближенных к богам счастливых людей. В это царство ведут радужный мост и Млечный Путь.

Следует предполагать, что, по скандинавским воззрениям, сначала случилось всё то, что описано в главе XIX: сотворение мира. После того как боги упорядочили небо и землю, сотворили Аска и Эмблу, предоставили человеческому роду Мидгард, они отвели место жительства и для самих себя – их дом называется Асгардом, это целый огромный мир, внутри которого нам известны несколько отдельных мест.

Славнейшее из этих мест – залы Одина, Вальхалла (древневерхненемецкое Walahalla?); само название этого замка явно отсылает к одному из прозваний Одина, Valföđr [Отец мертвых или Отец битв], и к валькириям (см. соответствующий раздел в главе XVI)[68]. В Вальхаллу, иногда называемую еще Ođins salir (Sæm., 148^b), боевые девы приводят всех героев, что с начала времен пали на полях битв, на valr (в Yngl. saga, X они зовутся vâpnbitnir [укушенными оружием]); этих воинов Один принимает как своих детей, они носят собирательное название ôskasynir (Sn., 24) – сыны желания, приемные дети[69], сыны Вунша. По-другому они зовутся einherjar, то есть egregii, divi [выдающиеся, божественные], – самого Одина называли Herjan и Herjaföđr: heri здесь означает героя-воителя. Нельзя не отметить, что эйнхерием назван и сам Тор (Sæm., 68^a), как будто он тоже входит в воинство Вальхаллы. Сохранились упоминания о древневерхненемецком собственном имени Einheri (см., например, Meichelbeck, №241, 476; Schannat, 137) – видимо, в древности этот мифологический термин был известен и в Германии; хотя это не твердое заключение, поскольку форма Einheri может быть сокращением от Eginheri, Aganheri (как Einhart происходит от Eginhart, а Reinhart – от Reginhart). Вальхалла накрыта щитами (Sn., 2), в ней 540 дверей, в каждую из которых могут пройти по 800 эйнхериев одновременно, то есть до 432 000 человек в целом (Sæm., 43^a); в середине замка стоит могучее дерево, называемое Лерад [Ljerađr, Lærâđr]: его листьями питается коза Хейдрун [Heiđrûn]. Из вымени этой козы ежедневно проливается целая бочка медовухи (ср. с рогом козы Амалфеи, сочащимся нектаром), которой хватает на всех эйнхериев. Олень Эйктюрнир [Eikþyrnir] обкусывает ветви Лерада, а с рогов этого оленя в источник Хвергельмир постоянно капает вода, подпитывающая реки подземного мира.

В это блаженное обиталище стремились попасть после смерти все отважные мужи; для злодеев и трусов двери Вальхаллы были закрыты[70]:  mun sâ mađr braut rekinn ur Valhöllu ok þâr aldrei koma [его выгонят из Вальхаллы, и он никогда не сможет вернуться] (Nialss., LXXXIX). О сражении с героем не на жизнь, а на смерть говорили – «указывать ему путь в Вальхаллу» (vîsa til Valhallar; Fornald. sög., I, 424); в сагах и хвалебных песнях нередко описывается прием счастливых героев в Вальхалле: например, когда туда является Хельги, Один предлагает ему соправительствовать (Sæm., 166^b); едва вступив в право власти, Хельги делает своим слугой Хундинга, которого он когда-то и убил. Соответственно, различие в социальном положении переносилось и в будущую жизнь. Когда в Вальхаллу должен был прийти Эйрик, Один приказал выставить скамьи, приготовить кубки и принести вина (отрывок из песни, Sn., 97); Эйрика встречают Сигмунд и Синфьётли (Müller, Sagabibl., II, 375). Хорошо известна эддическая песнь «Речи Хакона», посвященная приему этого героя в Вальхалле. Интересно, что земные королевские залы, в которых, как и на небесах, герои кутили, тоже назывались Вальхаллой (Sæm., 244^a, 246^a – речь идет о замке Атли). И жилища, и радости богов с неизбежностью зеркально отображались в мирском и людском [25].

В индийской мифологии тоже упоминаются небеса, уготованные героям; в греческой религии им принадлежит Элизиум на блаженных окраинах запада, на островах Океана; с уверенностью можно сказать, что вера в Вальхаллу была характерна не только для скандинавов, но для всех германцев. В «Житии святой Иды» (см. Pertz, II, 571) использовано выражение «coelorum palatinae sedes» [жилище в небесном дворце] – имеется в виду некий небесный двор, подобный королевскому дворцу, в котором живут блаженные души. Еще важнее для нас то, что древнеанглийский поэт называет небеса «замком щитов» – Вальхалла тоже была обита золотыми щитами. В «Житии святого Вульфрама» рассказывается, как фризскому королю Радбоду показали сияющий золотом дом, приуготованный для него в посмертии (DS, №447; v. d. Bergh, Overlev., 93); в Ms, II, 229^b тоже описывается нечто подобное:

 

in himelrich ein hûs stât,                     [в небесном царстве стоит дом,

ein guldîn wec darîn gât,                     к нему ведет золотая дорога,

die siule die sint mermelîn,                  колонны там из мрамора,

die zieret unser trehtîn                        их наш господь украсил

mit edelem gesteine.                            драгоценными камнями]

 

В поэме XIII века (Warnung, 2706–2798) сказано, что царство небесное предназначено только для героев, сражавшихся в боях и носящих шрамы «nâch urliuges nôt» [после тяжких битв], и туда никак не попасть никчемному шпильману:

 

die herren vermezzen                          [там живут господа,

ze gemache sint gesezzen                    привыкшие к подвигам,

unt ruowent immer mêre                    там они вечно отдыхают

nâch verendetem sêre,                        от былых горестей,

versperret ist ir burctor,                      врата в их город заперты,

belîben müezen dâ vor                        и туда не могут войти

die den strît niht envâhten                  те, кто не сражался,

unt der flühte gedâhten. –                   те, кто мыслил о побеге. –

swâ sô helde suln belîben                   Там остаются лишь герои,

ir herren ir müezet vehten,                  сражавшиеся за господа,

welt ir mit guoten knehten                  и возжелавшие с добрыми слугами

den selben gmach niezen.                     насладиться покоем]

[26]

 

Характерной чертой языческих представлений о Вальхалле является и то, что герои там заняты веселой попойкой, вечно передавая чарки по кругу[71]. В доказательство этому можно привести несколько выражений. То место, на котором возведена Вальхалла, называется, по Sæm., 41^a, Гладсхеймом [Glađsheimr]; в Sn., 14 сказано, что на Гладсхейме стоит вышний трон всеотца; рядом с Вальхаллой возведено жилище богинь, и называется оно Вингольф [Vingôlf] – судя по всему, иногда так же называли и саму Вальхаллу, ср. с: vildac glađr î Vingôlf fylgja ok međ einherjum öl drecka [я с радостью проследую в Вингольф и выпью пива с эйнхериями]. Само слово vingôlf буквально означает amica aula [угодный зал]; интересно, что древнеанглийские поэты называли то место, где герои пировали вместе с королем, практически идентично: vinburg, vinsele или goldburg, goldsele (см. Andr. und El., S. XXXVII, XXXVIII). Gladsheimr, gladheimr означает либо «радостное жилище», либо «сияющее жилище»; даже теперь небеса часто зовут залом радости, долиной радости – в противоположность земной «долине слез». Не знаю, имеет ли какое-то отношение к небу древнее название mons gaudii, mendelberc, но в более поздние времена жилище, полное радости и счастья, называли sældenberc (Diut., II, 35), Wonnenberg или Freudenberg: в документе 1445 года встречается оборот «ехать ночью в замок радости [Freudenberg]» (Arnoldi, Misc., 102); «ты – зал радости [Freudensal] моего сердца», – так поэт обращается к возлюбленной, ср. с более традиционным эпитетом «мое небо» (Fundgr., I, 335). На воровском жаргоне Freudenberg, Wonnenberg – любовница. Часто встречаются такие названия мест, как Freudenthal, Freudenberg, Freudengarten [27][72].

Обратимся к тому, какие из этих языческих представлений у христиан сохранились или заместились на аналогичные. Самого названия «Вальхалла» христианские авторы явно избегали; понятие vinsele теоретически могло использоваться и по отношению к небу, но в текстах мне встречалось его применение только к земным жилищам (Cædm., 270:21; Beov., 1383, 1536, 1907). С другой стороны, более поздние поэты, даже чисто духовные, без колебаний использовали слово Freudensal в значении «небо»: представление о небесных радостях вполне присуще и христианскому учению; stîgen ze himel ûf der sælden berc [подниматься на небо, на блаженную гору] (Wackern., Bas. Hss., 5). Христианская вера подразумевает два блаженных места, одно – уже прешедшее, второе – еще грядущее. Последнее – это райское жилище праведных, а первое – это эдемский сад, которого перволюди лишились при грехопадении. В Септуагинте и то и другое называется словом παράδεισος (отсюда – paradisus в Вульгате): считается, что это слово персидского происхождения, и означает оно сад или зверинец; эта теория подтверждается армянским словом bardez (hortus [сад]). Единственное место в переводе Ульфилы, к которому можно обратиться за готским аналогом, – это 2Кор.12:4, где стоит слово vaggs = древневерхненемецкое wanc (campus amoenus, hortus [прекрасное поле, сад]). Древневерхненемецкие переводчики либо сохраняют форму paradîsi (как во Fragm. Theot., 41:21), либо пользуются германскими аналогами этого слова – wunnigarto (Gl. Jun., 189, 217; Hymn., 21:6), wunno garto [чудесный сад, сад блаженства] (N., Ps., 37:5) – ср. с thaz wunnisama feld [чудесное поле] (O., II, 6:11); after paradîses wunnen [за райским блаженством] (Diut., III, 51); в средневерхненемецком – der wunne garte (Fuozesbr., 126:27); der wollüste garte [сладостный сад] (MsH, III, 463^a); в древневерхненемецком также zartgarto [сад нежности] (N., Ps., 95:10). Возможно, что wunnigarto – то же, что и vingôlf, vinsele, поскольку wunna = wunia (готское vinja) близко к wini (amicus). Странное выражение встречается у Кэдмона: neorxenavong, neorxnavong (Cædm., 11:6; 13:26; 14:12; 115:23) – я писал об этом в Gramm., I, 268; II, 267; III, 726: очевидно, имеется в виду «поле отдыха»[73], то есть, опять же, блаженства, и сам оборот сходен с готским vaggs, древнесаксонским hebenwang [небесный сад] (Hel., 28:21; 176:1); никакой связи с древнескандинавскими норнами в neorxenavong нет, тем более в скандинавской поэзии небо никогда не называется «садом / полем норн», nornavângr. Древнесаксонский поэт помимо слова hebenwang, использует еще понятия ôdashêm (Hel., 96:20), ûpôdashêm (Hel., 28:20; 85:21), то есть domus beatitudinis [дом блаженства]: корень hêm здесь напоминает о скандинавском heimr из glađsheimr, равно как корень garto из древневерхненемецкого wunnigarto – о garđr из скандинавского âsgarđr. Форма ûpôdashêm образована наподобие термина ûphimil и тоже представляется языческой. У всех славян небесное жилище называется раем: сербское раj, польское ray, богемское rag; сюда же можно добавить и литовское rojus – иногда по-литовски рай зовется еще rojaus sódas (райским садом) или просто darzas (садом). Вряд ли форма рай представляет собой сокращение от paradisus (parayso в испанском) – редукция в этом случае слишком существенна; фон Антон утверждает, что по-арабски слово arai тоже означает рай (Anton, Versuch über die Slaven, I, 35) [29].

Греческий Элизиум, ἠλύσιον πεδίον [элизийские поля] (Plutarch, IV, 1156; Lucian, De luctu, VII), как и скандинавская Вальхалла, был не общим обиталищем всех умерших, но местом жительства избранных героев; у греков высшее блаженство тоже доставалось отличившимся в боях. В Элизиум допускали даже не всех героев: так, туда не вошел Менелай, зять Зевса (Od., IV:561); другие герои, даже еще более прославленные, также отправились не в Элизиум, а в Аид, в Гадес. Ахилл бродит по цветочным лугам (ἀσφοδελὸς λειμών) подземного мира – в тех же местах, куда Гермес проводил души убитых женихов Пенелопы (Od., XI:539; XXIV:13; Lucian, De luctu, V; Lucian, Philops., XXIV).

В наших песнях и сказаниях тоже неоднократно упоминается эта долина блаженствующих. Дети, упавшие в колодец, по зеленым лугам уходят к жилищу доброй госпожи Холлы. В Flore, 24, 22 [чит. 2422]: swer im selber den tôt tuot, den geriuwet diu vart, und ist im ouch verspart diu wise, dâr dû komen wilt, an der Blancheflûr spilt mit andern genuogen, die sich niht ersluogen [когда сам он умер и отправился в скорбное путешествие, на пути ему встретился луг, на который ты хотел попасть, где играла Бланшефлур со многими другими, кто не убил себя], – самоубийцам было отказано в блаженстве этого места; int ghebloide velt, ten paradise [на цветочном поле, в раю] (Florîs, 1107); waenstu dan comen int ghebloide velt, daer int paradis? [ты думаешь попасть на цветочное поле, в рай?] (Florîs, 1248); ic sal varen int ghebloide velt, daer Blancefloeren siele jeghen die mine gadert ende leset bloemekine [я должен отправиться на цветочное поле, где, собирая цветочки, ждет меня душа Бланшефлоры] (Florîs, 1205). Во французской версии этой поэмы в соответствующих строках стоит оборот camp flori (Altd. Bl., I, 373; Flores (ed. Bekker), 786, 931, 1026)[74]. Поэты более древних времен, в том числе, вероятно, и язычники, описывали небо подобным земле – как зеленый луг: teglîdid grôni wang [погибнет зеленый луг] (земля; Hel., 131:1); himilrîki, grôni godes wang [небесное царство, зеленый божий луг] (Hel., 94:24); grôni wang paradise gelîc [зеленый луг, подобный раю] (Hel., 96:15); в Hel., 23:4 Египет тоже описан как the grôneo wang. В Cædm., 32:29: brâde sind on vorulde grêne geardas [распростерлись по миру зеленые луга]. Hâkônarmâl, XIII: rîđa ver nu sculom grœna heima gođa [теперь мы поедем в зеленый дом богов], то есть на небеса. Во многих районах Германии до сих пор встречаются такие названия мест, как Paradis и Goldne Aue. У Вергилия слово viretum тоже используется в значении «рай» (Virgil, Aen., VI:638):

 

devenere locos lactos et amoena vireta

fortunatorum nemorum sedesque beatas.

 

[они пришли в славные края, на зеленые луга,

в счастливые рощи, где обитает блаженство]

 

Есть два рая – один древний, потерянный, а второй – грядущий, который установится на вновь зазеленевшей и вышедшей из воды земле: новому Идавёллю [Iđavöllr] – равнине, где боги нашли в траве золотые доски (тавлеи для игр; Sæm., 9^b, 10^a), – соответствует более древнее место с тем же названием, там асы заложили Асгард (Sn., 14), – обновленному царству будущего соответствует потерянный рай из золотого века, в котором реки текли молочные и медовые [30][75].

Новые небеса в «Эдде» носят собственное название, встречающееся только в форме дательного падежа: â gimli (Sæm., 10^b; Sn., 4, 21, 75), – отсюда я вывожу номинативное gimill (не gimlir), происходящее, путем смены h на g (ср. с Hŷmir и Gŷmir), от не встречающейся в древнескандинавских источниках формы himill (древневерхненемецкое и древнесаксонское himil) с тем же значением. Эта теория подтверждается и оборотом «â gimli, â himni» из Sn., 75. Гимиль – явно не то же самое, что Вальхалла: новые небеса являются лишь после Рагнарёка, после падения асов в битве с сынами Муспеля. В новом мире некоторые из асов возрождаются или обретают вторую молодость: там, по «Прорицанию вёльвы» (Sæm., 10^b), заживут Бальдр и Хёд, которые попали в подземный мир задолго до сумерек богов, а также Хёнир, живший заложником у ванов; эти трое богов не будут участвовать в битве с Суртом. В Sn., 76 говорится о Видаре и Вали – они, не тронутые огнем Сурта, восстановят древний Асгард в долине Идавёлль; еще в живых должны остаться Моди и Магни; Бальдр и Хёд в «Младшей Эдде» тоже восстают из мира мертвых; о Хёнире Снорри не упоминает. Видар и Вали – мстители: Видар отомстил Фенриру за смерть Одина, а Вали – Хёду за смерть Бальдра (hefniâss Baldrs dôlgr Hađar – Sn., 106). Видар и Вали, равно как и безвинный бог света Бальдр, – сыновья Одина; Моди и Магни – сыновья Тора от великанши, и потому в знак своего могущества они носят всесокрушающий Мьёлльнир, молот своего отца. Из этого описания совершенно очевидно, что сами Один и Тор, главные из древних богов, после Рагнарёка исчезают, обновляясь и омолаживаясь, однако же, в своих сыновьях. Возвращение Бальдра символизирует начало теплой весны [31].

В Вальхаллу попадали только убитые оружием (vâpndauđa vera), другие достойные умершие собирались в Фолькванге с Фрейей, а девушки попадали к Гевьон (Sn., 36), в новом же мире эти различия сотрутся: совершенно все честные и добрые люди после смерти станут уходить в Гимиль, а все злодеи станут нести посмертное наказание в Хель; в старом мире асов Хель собирала всех, кто не ушел в Вальхаллу, то есть умерших не в бою: это никак не связывалось с греховностью и наказанием.

Здесь нам необходимо вернуться к Сурту: довольно сложно понять, какое место отведено ему в новом мире. Выше уже говорилось, что Сурта считали огненным великаном, а не богом; среди новых богов, расселившихся «â gimli» (в Sæm., 10^a и Sn., 76), Сурт тоже не значится, хотя, казалось бы, о нем необходимо упомянуть. Только в одной рукописи «Младшей Эдды» (Sn., 75, var. 3) имеется вставка: «â Gimli međr Surti» [на небесах с Суртом], на основании которой Финн Магнусен предполагает, что Сурт должен занять место Одина – стать верховным богом света и возглавить новый мировой порядок. Магнусен утверждает, что именно Сурт имеется в виду под тем «могучим», от силы которого во время сотворения мира родилось тепло (см. главу XIX), под тем «сильным» (öflugr) или «богатым», о котором вёльва говорит, что он «направит всё сущее» (sâ er öllu ræđr – Sæm., 10^b), под тем «могущественнейшим», приход которого провидит Хюндла и имя которого она не отваживается называть (þâ kemr annarr enn mâttkari, þô þori ec eigi þann at nefna [потом грядет другой, могущественнейший, имя которого я не смею назвать] – Sæm., 119^a) – ср. с упоминанием о strengra в древнесаксонской проповеди; почему, однако же, Хюндла «не смеет» называть Сурта, если в Sæm., 8^a–b, 9^a, 33^a он неоднократно прямо поименован, причем в Sæm., 33^a  – даже с противопоставлением добрым и милосердным богам-асам (in svâso gođ [в битве с богами])? Вторжение Сурта, сопровождаемого освободившимся Локи, определенно понималось как нечто враждебное (дьявольское, великанское) – само имя Surtr, Черный, указывает на темную природу этого персонажа.

Неназванного бога можно сравнить с ἄγνωστος θεός [неведомым богом] (Деян.17:23); можно вспомнить и о тайном слове, которое Один прошептал на ухо своему сыну Бальдру, когда тот лежал на погребальном костре: об этом секрете упоминается дважды, в Sæm., 38^a и в Hervar. saga, 487, – ср. с этрусской нимфой, прошептавшей на ухо быку имя высшего бога[76]. Я предполагаю, что у язычников могло быть некое предощущение нового, более могущественного бога (ср. с обетованием мессии у иудеев)[77].

Уничтожение и обновление мира следуют друг за другом по кругу; эту главу я начал с упоминания о переходе временных представлений в пространственные, в понятия о мире и сотворении, – теперь мы подробно рассмотрели такие переходы. Временные явления дня и года олицетворялись точно так же, как и пространственные концепции мира и конца света (ср. с образами Хальи, Гадеса, Сурта).

 

ПРИМЕЧАНИЯ К ГЛАВЕ XXV[78]

[1]

Wîle, stunde (Graff, IV, 1224); zît, wîle, stunde (Uolrich, 1554); Stund, Weil, Zeit [пора, час; период, некоторое время; время] (Wolkenst., 161); в нововерхненемецком – «Zeit und Weile wird mir lang» [мне скучно = время для меня долго тянется]. Wîle даже употребляется с числительными: unz drîe wîle kômen hin [пока не пройдут три wîle] (Servat., 2652); у греков Χρόνος – бог, а Καιρός (см. Tommaseo, III, 15) – седой старик; wîle тоже олицетворялось – ср. с wîlsaelde; der wîle nîgen [кланяться времени, поре, отрезку времени] (MSH, I, 358^a); undanc der wîle sagen [проклинать это время] (Kl., 274); gêrt sî diu wîle und dirre tac! [честь этому времени и этому дню!] (Parz., 801:10); saelic wîle, saelic zît [счастливая пора, счастливое время] (MSH, I, 296^a) – ср. с древнеанглийским sael – felicitas [счастье] и tempus opportunum [удачное, подходящее время]. Gistuant thera zîti guati – instabat tempus [настают благие времена] (O., IV, 9:1); ср. с блаженством лета. Особенно часто времени приписываются ход, приход, наступление, наставание, придвижение, предстояние, вхождение. Санскритское amasa (время) происходит от am (идти; Bopp, Vgl. Gr., 491, 492); в литовском – amźis, в арморейском – amzer, в кимврийском – amser, в ирландском – am. Латинское seculum происходит от sec, идти, а санскритское sać – от sak, sequi [следовать] (или от глагола со значением secare [резать, отделять]? ср. с Pott, II, 588). Древневерхненемецкое dîhsmo связано с готским þeihs и означает processus, successus, продвижение (Graff, V, 111). Средненидерландское tiden – ire [ходить] (Lekensp., 622; Gramm., I, 978). Diu wîle hete sich vergangen [время ушло] (Osw., 3443); die tît ghinc vort [время идет] (Maerl., II, 364); þâ seo tîd gevât ofer tiber sceacan [когда время обошло полукруг; ofer tiber sceacan middangeardes – прошло над земным полукругом] (Cædm., 9:1); thô ward thiu tîd cuman [пришло время] (Hel., 3:14, 23, 24; 25:22); «в стране прошла пара часов» (C. F. Weise, Lustsp., III, 198); «не прошло в стране и трех дней» (Jucundiss., 360); «пока два года не прошли в стране» (Pol. Maulaffe., 4); thiu tîd was ginâhit [время наступало] (Hel., 121:210); nâhtun sih thio hôhun gizîti [приближалась полночь] (O., IV, 8:1); zît wart gireisôt [настало время] (O., I, 4:11); swie sich diu zît huop [когда настало (поднялось) время] (Tit[ur.], 88:4); die tît, die nooit noch ghelach [время еще не настало] (Rose, 353); «ибо время уходит» (Eichst., Hexenpr., 85); thio zîti sih bibrâhtun [совершилось, кончилось время] (O., III, 4:1); thô sih thiu zît bibrâhta [заканчивается время] (O., IV, 1:7); dô sik de tîd brâchte [когда выйдет время] (Sachsenchron., 205); dô sik brâchten dusent und twehundert jâr [когда пройдет тысяча двести лет] (Sachsenchron., 226); forđ baeron tîd (в тексте – baero) [уходящее (рождающее?) время] (Cædm., 8:31); nie sich diu zît alsô getruoc [пока не пройдет время] (Trist., 13:34); sik hadde de tîd gedragen [время унеслось] (Sachsenchron., 213); «что принесет с собой будущее?» (Irrg. d. Liebe, 248); время приносит что-то, одаривает.

[2]

Время часто обозначается словом Stunde, час: jâ gie in diu stunde mit grôzer kurzwîle hin [время проходило у них в забавах] (Nib., 740:4); nâch des merzen stunden [в марте, в часы марта] (Gudr., 1217:3); в древнесаксонском weroltstunda означает mundus (Hel., 76:5; 159:11); мгновение по-средненидерландски – «en stic» (Rose, 1952); по-средневерхненемецки, в оборотах речи: biz man geruorte die brâ [пока он двинул веком] (Servat., 342); biz ein brâ die andern ruorte [пока второй двигал веком] (Servat., 3459); alsô schiere diu ober brâ die nideren gerüeret [быстрее, чем верхнее веко опускается к нижнему] (Haupt, Zeitschr., II, 213).

[3]

В Voss, Luise, 220 слово werlt [мир] не без оснований производится от werlen, вращаться. Вальтер часто обращается ко Вселенной (Walther, 37:24; 38:13; 122:7). На санскрите эпохи называются juga; две последние, порочные юги связываются с Двапарой и Кали соответственно (Bopp, Damaj., 266). Иногда не сама эпоха, но жившие в нее люди называются золотыми (Lucian, Saturn., VIII, XX (ed. Bip., III, 386)); ср. с немецким Шлараффенландом (GDS, 1, 2). На санскрите множественное число от слова lôka (мир) означает homines [люди], а в древневерхненемецком и древнеанглийском к словам ferah, feorh добавляли приставку mid-, что позволяет уподобить эти термины понятию mittilgart: древневерхненемецкое midfiri, mittiverihi, древнеанглийское midfeorve. Слово manasêþs, возможно, соответствует по значению эддическому alda ve iarđar (Sæm., 23^b) – populorum habitaculum, terra ab hominibus inhabitata [жилище народов, земля, населенная людьми] (F. Magnus., 255); противоположное понятие – ûtve = ûtgarđar, gigantum habitacula [жилище великанов]. В гаэльском слово siol, semen [семя] часто означает «народ, люди».

[4]

Санскритское lôka (mundus [мир]) – от lôč, lucere [светить]? Ср. с латинским locus, литовским laukas (campus [место]). У Ноткера слова pulcrum mundum переведены как disa scônûn werlt [этот прекрасный мир] (N., Bth., 147). По древнеиндийским представлениям, мир тоже делится на небо, землю и подземный мир (Holtzmann, Ind. Sag., III, 121); madhjama lôka, medius mundus [срединный мир] = terra, quippe quae inter coelum et infernum [земля, находящаяся между небом и подземным миром] (Bopp, Gloss., 256^b); тот же мир еще называли просто Madhjama (Pott, II, 354). Греки также подразделяли мир на οὐρανός, γαῖα, τάρταρος [небо, землю и подземный мир] (Hesiod., Theog., 720 – см. ниже, примечание 14). В древнескандинавском: heimr – terra [земля], himinn – coelum [небо], heimir – infernus [подземный мир]? Heimr противопоставляется Hel (Sæm., 94^b); liggja î milli heims ok heljar [ходить между миром и адом] (Fornm. sög., III, 128), что означает «потерять сознание». Отфрид (O., V, 25:95, 103) упоминает все три части мира одновременно: in erdu joh in himile, in abgrunde ouh hiar nidare [на земле и на небесах, в бездне внизу]. В готском термин midjungards (земля) отличен от понятия miþgards, medium [срединный], в miþgardavaddjus, μεσότοιχον [срединная преграда] (Еф.2:14). This myddelerde [эта срединная земля] (Alisaunder, 1); iz thisu worolt lêrta in mittemo iro ringe [я учил в этом мире посреди их круга] (O., IV, 19:7); ertrinc [земной круг] (Diemer, 118:23; 121:1); der irdiske ring [земной круг]  (Mar., 191:16). Земля зовется diu gruntveste (Rother, 3651), cruntfesti по-древневерхненемецки – fundamentum [основание] (Graff, III, 718); daz bû (мир) vergieng [мир погиб] (Wolkenstein., 180); посреди мира лежит древний камень, под которым можно найти мерную цепь (Temme, Altmark., 33); ср. с «пупочным камнем». Еще говорят: der maere meregarte [мир, окруженный морем] (Karajan, 22:15); der irdiske gibel [земная крыша] (Mar., 156:40); daz irdiske tal [земной дол] (Mar., 174:34).

Тор бросает молот вслед мировому змею и отрывает тому голову (Sn., 63). У Фишарта (Fischart, Gesch. Kl., 31^b): «иногда Атлант перекладывает земной шар на другое плечо, чтобы посмотреть, чем занята огромная рыба, на которой стоит мир»; ср. с Левиафаном.

[5]

В Diemer, 297:6 мир называется der vrône sal [господними палатами] – обычно так называют небо; в данном случае der sal обозначает «храм» (см. Diemer, 326:7). С другой стороны, мир – это diz jâmertal [долина скорбей] (Renn., 896), diz âmertal (Griesh., Pred., II, 101); in ditze chlagelîche tal [в этом скорбном доле] (Mar., 148:2; 198:33); «юдоль забот и печалей» (Schweinichen, I, 17); varen ûz disem ellende [уходить из этого места мучений] (Griesh., II, 15); ûz disem ubelen wôftale [из этой скверной долины плача] (Diemer, 301:2); in disem angsthause [в этом доме страха] (3 erzn., 270); von dirre snoeden werlt [из этого несчастного мира] (Frib., Trist., 33).

[6]

Существует несколько небес. По Diut., III, 41, сначала небес было десять, но после падения Люцифера их осталось только девять. В финской традиции небес тоже девять, taivahan yheksän an (Kal., X:190; XXVIII:308, 309). Vor froeide zuo den himeln (ad coelos) springen [от радости подпрыгнуть до небес] (MS, II, 47^a).

[7]

Мировое древо в Sæm., 3^b зовется askr Yggdrasill, а в Sæm., 8^a, 44^a, 45^b, 89^a – Yggdrasills askr; ср. со сказанием о ясене, рассмотренном в главе XXXII. Другие выражения: miotviđr kyndiz (accenditur) [возгорается срединное древо] (Sæm., 8^a); miotviđ maeran fŷrir mold neđan [славное срединное древо под землей] (Sæm., 1^a), что переводят как arbor centralis [срединное древо], поскольку, по Магнусену, miöt означает medium [середина]. Раск, впрочем, предлагает чтение myotviđr [мерное древо], а некоторые другие исследователи видят здесь слово miötuđr [определяющий судьбы]. Возможно, дерево-miötuđr – это то же, что и бог-miotuđr? В Sæm., 8^a – it aldna trê [древнее дерево]; возможно, что слово aldurnari, seculum servans [хранитель века] (Sæm., 9^b), тоже означает мировое древо. Считалось ли, что змея, грызущая корень мирового ясеня, враждебна дереву? По немецкому поверью, во всяком случае, ясени и змеи ненавидят друг друга (Panzer, Beitr., I, 251, 252, 351, 352). В одном сказании, подлинность которого сомнительна, упоминается древнее «столбовое дерево» [drudenbaum], стоящее на вершине горы Харберг, что в Планкштеллене (Франкония): с листьев этого дерева время от времени стекали золотые капли, из-под его корней текло молоко, а под деревом было зарыто сокровище, охраняемое драконом. На дереве сидела большая черная птица, которая ударяла крыльями и призывала ураган всякий раз, когда кто-то пытался подняться к дереву за сокровищем (?). С уже процитированными в главе словами Отфрида можно сравнить другой отрывок из его же Евангельской гармонии (O., IV, 27:19):

tho zeintun woroltenti sînes selben henti,

thaz houbit himilisga munt, thie fuazi ouh thesan erdgrunt

thaz was sîn al in wâra umbikirg in fiara

obana joh nidana.

 

[его руки указывали на разные стороны света,

голова была направлена в небеса, а ноги – в землю,

так он смотрел во все стороны,

и вверх, и вниз]

 

О птицах у Отфрида ничего не сказано. В сказании о крестном дереве птицы также не упомянуты, однако там фигурируют водный источник и змея. Сиф, по этой легенде, узрел райские врата, от которых проистекал источник, разделяющийся на четыре реки: Фисон, Гихон, Тигр и Евфрат. У истока Евфрата стояло сухое дерево, вокруг которого обвился большой змей; корень этого дерева уходил глубоко в ад, а на его вершине лежал новорожденный ребенок в пеленках. Образ змея здесь явно связан с библейским рассказом о запретной яблоне, однако он напоминает и о Нидхёгге, четыре реки (или истока) можно уподобить трем источникам из «Эдды», ребенка на вершине – эддическому орлу; корни обоих деревьев достигают подземного мира. Крестное древо, по легенде, сделали из тех трех деревьев, что выросли из трех яблочных семечек с этого мифического дерева. Как родилась эта легенда? Возможно, в ней сохранились языческие представления? В Leg. aurea, LXIV всё изложено весьма бегло.

С той мышью из восточной басни, что грызет в колодце корни кустарника, можно сравнить образ из индийского мифа: над пропастью лежит тонкая травинка, которую постоянно подгрызает мышь (Holtzmann, Ind. Sag., III, 114). Сцены из широко распространенной арабской басни даже изображались художниками (см. Mone, VIII, 279); ср. с Benfey, Pantsch., I, 80; II, 528; Liebrecht, Über Barlaam, 330, 331.

[8]

Слово «геенна», судя по всему, означает «долина скорби»; множественное число – gehennae (Arnob., II, 14); в арабском – iahennem, в персидском – gehinnom; геенна упоминается и в Коране (dschehenne в турецкой версии) как обиталище иблиса, то есть дьявола. Греческие Ἅδης, ἁΐδης [Гадес, Аид] происходят от корня ἁϊδής, «невидимый»: невидимый бог. Гадес тоже олицетворяли: ὦναξ Ἀΐδη [господин Аид] (Soph., Trachin., 1085), как и иудейский Шеол (לואש, לאש; см. Gesenius, 731^b). Лукиан (Lucian, De luctu, II, III) описывает Гадес как темную, пространную бездну, разверзнутую под землей; границы Гадеса очерчены реками Коцит и Пирифлегетон, а попасть туда можно, проплыв через Ахерузскую топь. Ф. Дитрих в Haupt, Zeitschr., VII, 305 утверждает, что Нифльхель тоже был местом мучений; однако еще в Fischart, Garg., 202^a höll описан просто как жилище умерших: «ад изображают как яму столь великую, что больше такой не найти, где есть место для всех умерших». Возможно, Фишарт пользовался текстом Видукинда? Естественную смерть называли «дорогой в ад», отсюда – такие скандинавские обороты, как helreiđ (путешествие в Хель – совершенное, например, Брюнхильд) и fara til Heljar. Во фразе «si ist in der helle begraben» [она похоронена в аду] (Ksrchr., 2530) ад явно понимается как некое определенное место.

[9]

В Фермопилах Леонид позволил своим людям позавтракать, поскольку поужинают все они уже только на том свете: hodie apud inferos coenabimus [сегодня будем ужинать в царстве мертвых]. Þôrgerđr segir hâtt: engan hefi ec nâttverđ haft ok engan mun ek fyrr enn at Freyju [Торгерд сказала: я не ужинала и не буду, пока не попаду к Фрейе] (Egilssaga, 603 – описанное происходит в 945 году); lifiđ heilir herra, ek man hiâ Ođni gista [живи счастливо, господин, а я иду в гости к Одину] (Fornald. sög., II, 366) – ср. со словами Саксона Грамматика, приведенными ниже, в примечании 25 (см. Kl. Schr., V, 354 и далее).

[10]

De olde helweg (Wigand, Сorv. Güterb., 229 – документ 1518 года); hellewege, helleknochen (Wigand, Сorv. Güterb., 241). Брюкнер возводит хеннебергские термины hälweg, hälwehr к понятию «крепостной вал, граница» – häl от hagel. Словом herweg называли еще Млечный Путь (Woeste, 41). Hans Helwagen (MB, XXV, 314, 316, 384 – упоминание относится к 1469 году).

[11]

Хеллия залегает в земных глубинах. У корня райского дерева Сиф заглядывает в ад и видит там душу своего брата Авеля. Интересно, что Брюнхильд во время своего путешествия в Хель проезжает мимо палат некой великанши (Sæm., 227); diu tiefe helle [глубокий ад] (MS, II, 184^b; Haupt, Zeitschr., II, 79). Иногда смерть тоже звалась глубокой: an thene diapun dôd (Hel., 136:1), и наоборот, ад, вместо смерти, могли называть горьким: in der bitteron hella (Grieshaber, II, 33, 44, 65, 76, 97, 108, 122); с diu helle diust ein bitter hol (MSH, III, 468^c). В греческом подземном мире был проем, через который, украв Прозерпину, спустился Плутон (Pausan, II, 36:7); Дионис вывел Семелу из царства мертвых через Алкионское озеро (Il., XXXVII:5). По германским представлениям, в царство мертвых ведут зарешеченные врата: fyr nâgrindr neđan [под трупные врата] (Sæm., 68^b, 86^a); hnigin er helgrind [открываются врата Хель] (когда вскрывается курган) (Hervarars., 347). В древнесаксонском – helliporta [врата ада] (Hel., 97:17); в древневерхненемецком – thiu helliporta (O., III, 12:35); antheftid fan helldoron [(замки) растворились на дверях ада] (Hel., 71:9); de doir vanner hellen mot aupen wesen [двери ада должны раскрыться] (в «Slennerhinke»). В районе Зальцбурга есть пик под названием Höllthorspitze [«пик адских врат»] (Matth. Koch, Reise., 315); der helle invart – это отверстие, через которое в ад входят все умершие (En., 2906–2915); dringet in daz helletor [войти в дверь ада] (Haupt, Zeitschr., II, 69); diu riuwe stêt für der helle tor [раскаяние стоит у врат ада] (Warn., 316).

[12]

Древневерхненемецкое hellistroum – rudens, torrens inferni [адский поток] (Graff, VI, 754); höllhaken [«адский крюк»] – название водоворота на Рейне (Fischart, Glückh. Schif., 429). Hellevôt – собственное имя (Soester Daniel, 173).

[13]

Следующие образы – явно христианские: minne hât ûf erde hûs, ze himel ist reine für got ir geleite, minne ist allenthalben wan ze helle [любовь живет на земле, на небесах она сопровождает бога, и только в аду нет любви] (Tit., 51); helleviur [адское пламя] (Kchr., 1138); daz winster viur [темное (левое?) пламя] (MSH, I, 298^b); ich hân fiwer und vinster ze der zeswen unt ze der winster [пламя и тьма окружают меня справа и слева] (Tod. gehugede, 661); der helle fiwerstôt [адский костер] (Warnung, 72); in der helle brinnen und brâten [адские жар и горение] (Grieshaber, II, 76, 108, 123). Тем не менее представление об адском огне может быть связано и с языческим поверьем, согласно которому огонь полыхает из вскрытых курганов, и с образом haugaeldr [курганного пламени] в целом (Fornald. sög., I, 437). В Tod. gehugede, 902, с другой стороны, упоминается и hellevrost [адский мороз]. В народной речи словом hölle называют всякую темную яму, всякий темный угол. Портной бросает лоскуты ткани «in die hölle», подмастерье выпрыгивает «aus der hölle» (из-за сундука) и бежит к двери (Pol. maulaffe, 4); «пополз в угол» [nach der hölle] (Pol. maulaffe, 6); geh hintern Ofen in die Hell [залез в яму под печью] (H. Sachs, I, 5:495^b). В христианском аду расположено озеро из смолы и серы: bech unde swebel [смола и сера] (Diemer, 313:9); von deme bechen [из смолы] (Diemer, 303:22); die swarzen pechvelle (чит. pechwelle) [черные смоляные волны] (Todes gehugede, 686); behwelle [смоляной вал] (Diemer, 298:29; 303:27); die bechwelligen bache [ручей со смоляными потоками] (Todes geh., 899); mit bechwelliger hitze [со зноем от потоков смолы] (Todes geh., 929). В сказке о госпоже Холле ([KM], №24) противопоставляются, подобно небу и аду, золотые и смоляные врата. In dem swebel [в сере] (Warnung, 260); in den swebelsêwen baden [окунаться в серное озеро] (Servat., 3541); diu helle stinchet wirs danne der fûle hunt [ад смердит, как грязный пес] (Karaj., 31:8); infer le puant [смрадный ад] (Thib. de Nav., 150); puafine [смердящий] (Gaufrey, S. XXX). Представление об адском смраде может происходить от столкновений с ядовитыми испарениями, поднимающимися из земных глубин.

[14]

По греческим поверьям, Тартар находится не в земных недрах, а в немыслимом отдалении от мира людей. Бронзовая наковальня (χάλκεος ἄκμων) с небес летит девять дней и девять ночей, касаясь земли на десятый день; чтобы долететь до Тартара, ей понадобилось бы еще девять дней (Hes., Theog., 722–725). Гефест, однако, падает с небес на землю за один день (Il., I:592). Латинское название подземного мира, avernus, происходит от греческого ἄορνος, то есть «место, где нет птиц»; ср. с Lucret., VI, 739: quia sunt avibus contraria cunctis etc. [потому что (это место) опасно для любых птиц]. По-древнеанглийски ад называли scräf, spelunca [пещера] (Cædm., 212:10); по-средневерхненемецки – âbis [бездна] (Roth, Dicht., 10, 23); оборот «daz abgrunde» также встречается в Roth., 4434; in der helle grunde verbrunne ê ich [скорей я сгорю в адской бездне] (MS, I, 56^a); an grund grimmaro helliun [в бездне мрачного ада] (Hel., 164:5); der fürste ûz helle abgründe [правитель из адской бездны] (Walth., 3:12); de hellgrunt [из адской бездны] (MB, V, 138); der bodengrunt der helle [дно ада] (MS, II, 147^b); по-русски ад зовется бездной, местом, у которого нет дна – ср. с der erde volmünde (fullamunt) [основание земли] (Gute frau, 2022); der erden bunder (древнескандинавское pundari) [весы земли?] (Haupt, Zeitschr., II, 131).

[15]

О дельфийском «пупе земли» см. Pott, Zählmeth., 267; Зевс находит пуп земли, отправляя на его поиски орлов или воронов. Ирландцы тоже считали, что пуп земли – это камень (см. статью Лаппенберга в Allg. encycl. d. Wissenschaften, 49^b). «Камень в адской бездне» упоминается в Uhland, Volksl., I, 8. Dillestein – это камень, «не обсиженный собакой, не овитый ветром, не омытый дождем» (Uhland, Volksl., I, 7); über d’hellplatta springen [перепрыгивать через адскую пропасть] (Vonbun, 65); Dillestein буквально означает «донный камень».

[16]

В подземном мире есть свои реки и воды: sâ hon þar vađa þraunga strauma menn meinsvara [там она видела: вброд через реки идут клятвопреступники] (Sæm., 7^b); Vađgelmi vađa [брод Вадгельмира] (Sæm., 181^a); in der helle baden [купаться в аду] (Engelh., 6050); ze helle baden (MSH, II, 259^a, 260^b); in den swebelsêwen baden [купаться в серных озерах] (Servat., 3541); sele besoufet in hellepîne [тонущие в адском страдании души] (MS, II, 150^b); Ад – это колодец, hellepuzze «obene enge, nidene wît» [сверху узкий, широкий снизу] (Wernh. v. N., 41:5); dâ diu unerfulte butze des abgrundes ûz diezen [бурлит ненаполнимый колодец бездны] (Todes geh., 896); hellesôt (MSH, III, 463^b) – см. в тексте о древнеанглийском seâđ как переводе слова «ад». Hellekessel [«адский котел»] – фамилия боннского семейства. Корень susl в древнеанглийском cvissusle, судя по всему, – то же, что и древнескандинавское sŷsla: negotium, cura, labor [проблема, забота, усилие], перешедшее в значение supplicium [страдание], как verk превратилось в verkr, dolor [мука]. Ср. с suslbona, «враг ада» (Cædm., 305:1).

[17]

По-древнеанглийски ад описывается как vyrmsele, vyrmum bevunden [зал змей, увитый змеями] (Judith, 134:49, 57); þaer biđ fŷr and vyrm [(ад, полный) огнем и змеями] (Cædm., 212:9); ûz diseme wurmgarten [из этого змеиного сада] (Diemer, 295:25). Еще в аду живет адская гончая – см. главу XXXIII (см. также ниже, примечание 23). Языческие герои тоже страдают в аду: Сигурд, убийца Фафнира, разжигает печь, а Старкад «hefir öklaeld» [(стоит) по щиколотку в огне] (Fornm. sög., III, 200); ср. с Thom. Wright, S. Patricks purgatory, an essay on the legends of purgatory, hell and paradise, S. XI, 192.

[18]

Лео в Haupt, Zeitschr., III, 226 приводит гаэльское слово mudspuil в значении mutatio [изменение], которое, впрочем, ни в каком другом источнике мне обнаружить не удалось; Лео выводит его из корней muth (mutare [двигаться, меняться]) и spuill (spolium [добыча]); тем не менее древнесаксонское mudspelles megin (ср. с древнескандинавским iarđar megin) явно подразумевает некое материальное значение. Sæm., 9^b говорит в пользу значения «древесина, дерево»: geisar eimi viđ aldurnara, «пламя бушует в борьбе с aldurnari», – то есть с Иггдрасилем? См. выше, примечание 7. По-лапландски muora, muorra – arbor [дерево]. В зырянском и пермякском mu – земля, muzjern у вотяков (Rask, Afh., I, 39). В финском, помимо maa, существуют, судя по всему, еще и формы moa, mua (Castrén, Syrjän. Gr., 149).

[19]

Сурт – великан, не бог: Surtr oc in svâso gođ [Сурт и добрые боги] (Sæm., 33^a); Surtr ok aesir [Сурт и асы] (Sæm., 188^a); Surta sefi [друг Сурта]  (Sæm., 8a) – это, видимо, огонь. В «Domesdaybook» упоминается имя Sortebrand vor. С именем Surtr ср. славянские черт, čert, czart – «дьявол». Muspellz synir hafa einir ser fylkîng, er sû biört miöc [у сынов Муспеля свое войско, весьма яркое] (Sn., 72). То поле, на котором сыны Муспеля схватятся с богами, называется Вигрид [Vîgrîđr] (Sæm., 33^a; Sn., 72) или Оскопнир [Oskopnir] (Sæm., 188^a).

[20]

Мир будет уничтожен пламенем. Индийцы тоже говорят о «наказующем пламени Судного дня» (Holtzmann, Ind. Sag., II, 90); «губительный, как огонь Судного дня» (Holtzmann, Ind. Sag., II, 86, 99). Один из ионийских танцев назывался κόσμου ἐκπύρωσις [возжигание Упорядоченного] (Athenaeus, V, 283). В Риме кто-то предсказывал «ignem de coelo lapsurum finemque mundi affore» [огонь, падающий с небес, приближающий гибель мира] (Capitolinus, Marc. Anton., XIII). Кельты верили, что мир погибнет в огне и воде: ἐπικρατήσειν δέ ποτε καὶ πῦρ καὶ ὕδωρ [всё превозмогут огонь и вода] (Strabo, IV, 45, 198). Гаэльское brath – ultimum orbis incendium [последнее сожжение мира]; gu là bhrath – in aeternum, unquam [вечно, всегда]; ср. с Ossian, III, 433. В древнеанглийском – ođ baeles cyme, «до прихода огня», то есть до конца света (Cod. Exon., 200:28); unz an die stunde dô allez sol verbrinnen [до того часа, когда всё должно будет сгореть] (Karajan, 50:15); в Швабии говорят: «когда наконец настанет Судный день, и весь мир сгорит» (Mad. Justitia, 26); grôßer schal, als al diu werlt dâ brunne [будет великий шум, когда весь мир воспылает] (Wigal., 7262); din jâmertac wil schiere komen und brennet dich darumbe iedoch [вскоре настанет день скорби, в который всё должно сгореть] (Walth., 67:19).

[21]

Об антихристе см. Grieshaber, Pred., 150, 151; ich wêne nu ist anticrist den heiden cumen ze helfe [думаю, что это антихрист пришел на помощь язычникам] (Gr. Rud., 14:9); deable antecris [дьявол-антихрист] (Méon, III, 250); l’ame emporteirent Pilate et anticris [забрали души Пилата и антихриста] (Aspr., 9^b); Мюлленгоф не видит тесной связи между «Эддой» и поэмой «Muspilli» (Haupt, Zeitschr., XI, 391).

[22]

Помимо оборотов aldar rök и ragna rökr, встречаются еще словосочетания þiođa rök [судьба народов] (Sæm., 28^b), tîva rök [закат, судьба богов] (Sæm., 36^a–b), fîra rök [судьба людей] (Sæm., 49^a), forn rök [древний рок] (Sæm., 63^a). Древнеанглийское racu = санскритское radschani, ночь (см. примечание 1 к главе XXIII). Оскар Шаде связывает пословицу «еще не настали сумерки всех дней» [= еще не вечер; es ist noch nicht aller Tage Abend] с мифическим образом сумерек богов.

[23]

Звезды падают с небес (см. ниже, примечание 24), ломается радуга. Атлант держит на своих плечах небесный свод, и небеса упадут, когда он их отпустит: quid si nunc coelum ruat? [что если небо упадет?] (Terent., Heaut., IV, 2). (Кельты) ἔφασαν δεδιέναι μήποτε ὁ οὐρανὸς αὐτοῖς ἐμπέσοι [боялись, что небо упадет на них] (Arrian, Anabas., I, 4; GDS, 459, 460). Немцы верили, что маленькая птичка (чиж), отходя ко сну, накрывает голову лапкой, чтобы защититься на тот случай, если ночью обрушится небо. Корабль Нагльфар связан с Нагльфари [Naglfari], супругом Ночи (Sn., 11); на строительство Нагльфара уйдет столько же времени, сколько нужно на то, чтобы стерлась железная гора, которой женщина каждые 100 лет касается вуалью. Ср. с коровьей шкурой, которую великан чистит от шерсти (см. примечание 24 к главе XVIII). В древнеанглийской традиции тоже упоминается бой с адской гончей: sî he toren of hellehundes tôđum [пусть его (Иуду) клыками разорвут адские псы] (Kemble, №715 – документ 1006 года). В средневерхненемецком – hellehunt (MS, II, 147^b – см. также примечание 17 выше и примечания 6 и 7 к главе XXXIII). Страшный суд, как и суд Миноса, будет проходить в подземном мире (Lucian, Jup. confut., XVIII); по монгольским поверьям, суд над душами также будет иметь место под землей (Bergmann [Streifereien], III, 35 – ср. с Михаиловым взвешиванием душ, см. главу XXVII). Древнеанглийские поверья о конце света описаны в Cod. Exon., 445.

[24]

Поэма Архипииты о пятнадцати знамениях опубликована в Haupt, Zeitschr., III, 523–525. В разных источниках встречается разное описание знамений: см. Haupt, Zeitschr., III, 525–530, Wiedeburg, 139, Decker, Lekensp., II, 264, Diemer, 283–287, Grieshaber, 152, Mone, Schausp., I, 315 и далее, MSH, III, 96^b. Двенадцатое знамение в латинской поэме – fixae coeli penitus stellae sunt casurae [звезды падают с небес]: то же и в Grieshaber, 152; в «Asegabook» XIII века: sa fallath alle tha stera fon tha himule [все звезды падают с небес]. Ср. с Sæm., 9^b: hverfa af himni heiđur stiörnur [падают с небес славные звезды]. В народе верили и в другие знамения: если часы ударят тринадцать раз, а затем запоют петухи, то, значит, грядет Судный день (Haupt, Zeitschr., III, 367). Затрясется земля – iörd dûsađi (Sæm., 241^b). Греки связывали землетрясения с Посейдоном (Herodot, VIII, 129) или с другими богами: τὴν πόλιν τοῦ θεοῦ σείσαντος [бог наслал на город землетрясение] (Pausan, I, 29:7); в Ovid, Met., V:356 феномен землетрясения связывается с Тифеем. О причинах землетрясений рассуждает Агафий (Agathias, V, 8). Литовский бог землетрясений – Дребкульс [Drebkullys] (Nesselmann, 154, 208), его имя происходит от глаголов drebeti (трясти) и kulti (ударять). Новозеландское сказание о землетрясении приведено в Klemm, IV, 359; землю несет на себе гигантская черепаха (Klemm, II, 164).

[25]

Валькирии провожают на небеса – ср. с греческими орами, отпирающими облака как врата на Олимп. Умирающих героев забирают ангелы: la vos atendent li anges en chantant, contre vos ames vont grant joie menant [вас ждут поющие ангелы, чтобы с великой радостью сопроводить ваши души] (Asprem., 22^b); lame emporterent li ange en chantant [ангел с песней провожает душу] (Asprem., 28^a). Один утес в Блекинге называется Вальхаллой [Valhall]; в Вестергётланде есть два холма, называемые Valhall и Vâhlehall: уставшие от жизни старики бросались с этих холмов в озеро или реку, где затем их омывали; саму эту воду называли Odenskälla [источником, родником Одина]: считалось, что верховный бог, завладевая душами, в первую очередь омывал и купал их; ср. с Geijer, I, 115 (см. примечание 6 к главе XXVI). В Вальхаллу отправляются смельчаки: sâ var âtrûnađr heiđinna manna, at allir þeir er af sârum andadisk, skyldu fara til Valhallar [язычники верили, что все те, кто умер от ран, должны уйти в Вальхаллу] (Fagrsk., 27). Слуга может попасть в Вальхаллу, только если он сопровождает своего господина (Fornald. sög., III, 8). В Вальхалле тоже проводят vapnaþîng [смотры оружия], поэтому в Nialss., LXXX сын хоронит отца вместе с оружием; þû vart valkyrja at alföđur, mundo einherjar allir beriaz um sakar þînar [ты была у Всеотца валькирией, все эйнхерии сражались в твою честь] (Sæm., 154^b). Хакон умер язычником, и потому его друзья, собравшись у кургана, по древнему обычаю указывали умершему путь в Вальхаллу: maelto þeir svâ fyrir grepti hans, sem heiđinna manna var siđr til, oc vîsođo honom til Valhallar [у его могилы они, как было принято у язычников, указывали дорогу в Вальхаллу] (Hâkonarsaga, XXXII). Inde vota nuncupat (Ringo) adjicitque precem, uti Haraldus eo vectore (equo suo) usus fati consortes ad tartara antecederet atque apud praestitem Orci Plutonem sociis hostibusque placidas expeteret sedes [затем он (Ринг) принес дары и произнес молитву в честь того, чтобы Харальд на своем любимом коне обогнал на дороге в царство мертвых тех, кто разделил его судьбу, и уговорил Плутона, владыку Оркуса, даровать отдохновение и друзьям, и врагам] (Saxo Gramm., 147); ср. с молитвой из «Вальтария»: hos in coelesti mihi praestet sede videri [чтобы я увидел их на небесах] (Waltharius, 1167). Вальхалла называется еще hâ höll, celsa aula [высоким залом], – правда, этот оборот встречается только в дательном падеже – hâva höllo (Sæm., 24^b, 30^b; Sn., 3), – и Hropts sigtoptir [победным жилищем Хрофта] (Sæm., 10^a).

[26]

Души павших в бою кшатриев прибывают на небеса Индры и зовутся «гостями Индры» (Bopp, Nalas, 264); для воинов, убитых в сражениях, небесные врата всегда открыты (Holtzmann, Ind. Sag., II, 65) – ср. с en infer vont li bel cevalier qui sont morts as tornois et as rices guerres [в ад идут доблестные рыцари, павшие на турнирах и в великих сражениях] (Méon, I, 355). И в древнеанглийском, и в древневерхненемецком, и в средневерхненемецком многие выражения указывают на представление о небесном замке: godes ealdorburg, dei palatium [божий замок] (Cod. Exon., 441:8); rodera ceaster, coelorum urbs [небесный город] (Cod. Exon., 441:10). В Haupt, Zeitschr., III, 443, 444 приводится подробное описание «небесного божьего замка» (himilisge gotes burg): diu burg ist gestiftet mit aller tiuride meist ediler geist gimmon, der himel meregriezon, der burge fundamenta, die porte ioh die mure daz sint die tiuren steina der gotes furst helido [замок украшен всяческими драгоценностями, благороднейшими камнями, небесным жемчугом, а фундамент замка, его ворота и стены – это драгоценные камни первых божественных героев]. Схожее жилище, светящееся и сияющее золотом, описано в видении из Gregor Tur., VII, 1; ir erbe solde sîn der himelhof [они унаследуют небеса (небесный двор)] (Ludw. d. Fromme, 2478).

[27]

Небеса зовутся небесными палатами (Tod. gehugde, 942); der vrône sal [священный зал] (Diemer, 301:3); der freuden sal besitzen [попасть в залы радости] (Tit., 5788) – ср. с freudental besitzen [попасть в долину радости] (Tit., 3773) в противопоставлении с riuwental [долиной раскаяния] (Tit., 3774). Замок тоже могли называть freuden zil [целью, местом назначения радости] (Wigal., 9238, 11615); hverfa â munvega (уйти по дороге радости) = умереть (Egilss., 622). По одному из сказаний, мекленбургский аристократ, попавший на веселый пир с Христом, родом был из Померании (N. preuß. prov. Bl., III, 477) – ср. с im samint in drinchit er den wîn [вместе с ними он пил вино] (Diemer, 103:50); s’aurai mon chief em paradis flori, ou toz jors a joie, feste e deli [склоню голову в цветущем раю, где каждый день радость, праздники и пиры] (Aspr., 18^a); ἐν μακάρων νήσοις πίνειν μετὰ τῶν ἡρώων, ἐν τῷ Ἠλυσίω λειμῶνι κατακείμενος [буду пить на блаженных островах, отдыхая среди героев на Элизийских полях] (Lucian, Jup. confut., XVII).

[28]

Предложенное мною чтение Parz., 56:18 теперь подтверждается рукописью D, где: berc ze Fâmorgân (Parz., 496:8), ze Fâmurgâne (Parz., 585:14); в Türl., Wh., 24^a – Fâmorgân hiez daz lant [эта страна называется Фаморган] (см. также Türl., Wh., 37^a).

De glasenburg upriden [объехать Стеклянный замок] (Uhland, Volksl., 16); стеклянная гора упоминается во многих сказаниях и сказках: см. Müllenhoff, 386, 387, Ehrentraut, Fries. Arch., II, 162, Sommer, Märchen, 99 и далее, Bechstein, Sag., 67. Со стеклянным замком связан облачный замок: mons Wolkinburg (Caes. Heist., II, 318); ср. с Böhm., Cod. Francof., 247 (1290 год); Lacomblet, Arch., II, 11, 19; Weisth., II, 713. Вила выстроила на облаках замок с тремя воротами (Vuk (neue Ausg.), 151). В Kal., II:25: tuulehenko teen tupani, «строить в воздухе палаты». Ср. с воздушным замком на радуге – см. главу XXII.

[29]

Санскритское dêšas – земля, зендское paradaêshas – прекраснейшая земля (Benfey, I, 438); τὸν παράδεισον = hortum [сад] (Lucian, Somnium, XXI). Прокопий (Procop, I, 382) использует слово παράδεισος, описывая сад короля вандалов. В ирландском – parrathas, в старославянском – порода. Земной рай – это розовый сад, ср. с описанием из поммерсфельденской рукописи (Haupt, Zeitschr., V, 369); см. Roseng., 1028 и Tit., 6044. Еще одно связанное с раем понятие – saltus wunnilô [чудесный лес] (Lacombl., №65 (855)), ср. с понятием Lustwald. Вейнгольд в Haupt, Zeitschr., VI, 461 всё же связывает слово neorxena с норнами. Франц Миклошич (Miklos., 73) производит славянское рай от корня рад (веселый, радостный; «как най – от над»); в богемском – raghrad или rajgrad, «райский сад»; более позднее обозначение – hradiště (городище): так называли место, окруженное стеной, где древние славяне устраивали праздники и пели песни. Еще рай называли gralhöfe, grale. Геродот (Herodot, III, 26) называет город Оазис, зеленый островок посреди моря песка, μακάρων νῆσος [островом блаженных]. Земля, «где течет молоко и мед», упоминается в Исх.3:8 – ср. с Mar., 160:17; молоко и мед текут и в Шлараффенланде, а сам этот образ был известен еще древним грекам – см. Athen., II, 526–533; молоко, мед и кровь считали пищей богов и питьем поэтов. Mellis lacus et flumina lactis erupisse solo [медовые озера и молочные реки пробились сквозь землю] (Claudian, Stilich., I:85).

[30]

Места, куда ударила молния (солнечная стрела), греки называли Ἠλύσια (Benfey, I, 457); ἐν τῷ Ἠλυσίω λειμῶν [на Элизийских полях] (Lucian, Jup. confut., XVII; ср. с Plutarch, IV, 1154). Древневерхненемецкое sunnafelt [солнечное поле] – elysium (Graff, III, 516); sunnofeld – helisios campos [элизийские поля] (Gl. Schlettst., VI, 271); в древнеанглийском heofenfeld – coelestis campus [небесное поле] (см. стр. 193). Hefenfeld locus in agro northumbrensi [место в Нортумбрии]. Об ἀσφοδελός, римском albucus см. Dioscor., II, 199 – аналогичное описание можно найти у Теофраста, в то время как Гален описывает это растение совершенно иначе (см. комментарий Шпренгеля к Diosc., II, 481).

Подобно детям из немецких сказок, падающим в колодец и попадающим на луга госпожи Холлы, Психея у Апулея прыгает с высокой скалы и оказывается в небесной роще: paulatim per devexa excelsae vallis subditae florentis cespitis gremio leniter delabitur [(Зефир) постепенно опустил ее в глубокую долину, где мягко опустил на ложе из травы и цветов] (Apulejus, IV). Insula pomorum, quae fortunata vocatur [остров (яблочных) садов, называемый блаженным] (V. Merlini, 393) подобен саду Гесперид; ср. со священным яблочным лесом (Barzas breiz, I, 56, 57, 90) и со словами Плавта: sicut fortunatorum memorant insulas, quo cuncti, qui aetatem egerunt caste suam, conveniant [можно вспомнить о блаженных островах, где собираются все, кто прожил жизнь непорочно] (Plaut., Trin., II, 4:148); ἐν μακάρων νήσοις ἡρώων [на блаженных островах героев] (Lucian, Demosth. enc., L., Lucian, Jup. conf., XVII). Сhamp flory, la tanra diex son jugement quand il viendra jugier la gent [цветочное поле, на котором бог вынесет свой приговор, когда явится судить людей] (из старофранцузского «Жития Марии» – см. Laßberg, Zoller, 74); an der maten (prato beatorum [на лугу блаженных]; Flore, 2326); grêne vongas [зеленые луга] (Cod. Exon., 482:21); þes vang grêna [этот зеленый луг] (Cod. Exon., 426:34); þone grênan vong ofgifan [покидать этот зеленый луг] (Cod. Exon., 130:34). Ганс Сакс называет рай зеленой долиной (H. Sachs, III. 3, 83^d). Валлийское gwynfa (рай) буквально означает «белая счастливая земля». Мертвые отправляются в Helgafell, Святые горы (Eyrb., IV); ср. со сказанием о земном рае, окруженном высокими горами (Todes gehugd., 970–976); gođborinn Gođmundr [богорожденный Годмунд] (Sæm., 153^b), живущий в далеком райском царстве, в «Саге о Вёльсунгах» зовется Гранмаром [Granmar], ср. с упоминанием о Granmars synir [сынах Гранмара] в Sæm., 155^b.

[31]

По-древневерхненемецки Видара [Vîđarr] должны были называть Wîtheri (Graff, IV, 98); однако формы с кратким гласным выглядят более верными: Viđarr, Witheri; ср. с Sæm., 42^a: hrîs, gras, viđ. О Видаре говорили: Vîđar, er guđ enn î Görđum, hann er lîka î Grindarskörđum [Видар – бог Гардара, но еще и бог Гриндарскарда].

[1] В dîhan, dîhsmo сохранился d, а в zît этот звук исчез. Готское þvahan сначала по всем правилам перешло в древневерхненемецкое duahan, но затем, уже не по правилам, –  в tuahan (нововерхненемецкое zwagen); из древнесаксонского thuingan сначала появилось древневерхненемецкое duingan, а затем – tuingan (нововерхненемецкое zwingen). Чуть более ординарны соответствия готского du и древневерхненемецкого zi, древнескандинавского dvergr, средневерхненемецкого twerc и нововерхненемецкого Zwerg.

[2] Множество наречий, обозначающих нечто повторяющееся, в нашем языке образовано с помощью корней stunt и mâl; есть и другие аналогичные формы, связанные с пространством (см. Gramm., III, 230).

[3] В том, что касается средневерхненемецкого brëhen, помимо инфинитива (Ms, I, 47^a, 185^a; Gudr., 1356:2) нам известно только образованное от него действительное причастие: ougebrehender klê  [яркий (мерцающий) клеверный луг] (Ms, I, 3^b); brehender schîn [мерцающее сияние] (Ms, II, 231^a); претерит brach (Ms, II, 52^a; Bon., 48, 68) может быть образован от глагола brechen: ср. с Tagesanbruch, – с другой стороны, эти два глагола, brëhen и brechen, могут быть близко друг с другом связаны. В древневерхненемецком форма причастия совершенного вида встречается в составном слове prëhanougi (lippus [близорукий]), образованном наподобие прилагательного zoranougi (см. Gramm., II, 693). Готское brahv позволяет предположить парадигму спряжения braíhva, brahv, brêhvum (ср. с saíhva, sahv, sêhvum). Однако вместо прилагательного braíhts (splendidus [светлый]) уже в готском встречается только форма baírhts с перестановкой звуков (древневерхненемецкое peraht, древнеанглийское beorht, древнескандинавское biartr); тем не менее, немецкую Перахту в более поздние времена называли Прехтой, Брехтой – в других собственных именах с этим корнем порядок звуков тоже может колебаться (например, в Альбрехт и Альберт).

[4] Возможно, форму brâwe (древневерхненемецкое prâwa, древнескандинавское brâ) тоже можно возвести к brëhen? Основания для этого можно найти в оборотах речи, приведенных в тексте. В этом случае древневерхненемецкое prâwa должно происходить от prâha, а в готском должна была существовать форма brêhva. Тогда оказывается, что санскритское bhrû и греческое ὀφρύς [бровь, веко] лишены того живого значения, какое сохранялось в германских аналогах.

[5] Исконное значение этого слова размывалось, и его толковали различным образом. Марлант в начале своего «Spieghel historiael» говорит: «die de werelt êrst werrelt hiet, hine was al in dole niet. Adam die werelt al verwerrede» [пока мир не был впервые назван миром, в нем не было путаницы; Адам привел весь мир в беспорядок]. Если я не ошибаюсь, средневерхненемецкие поэты (см., например, Renner, 2293) тоже производили слово werlt от глагола werren (impedire, intricare [смешивать, спутывать]). Еще это понятие связывали (тоже ошибочно) с глаголами wern (длиться, durare) и werlen (вращаться по кругу). Возможно, что werô alt (virorum aetas [продолжительность жизни людей]) противопоставлялось понятию о risônô alt (gigantum aetas [продолжительности жизни великанов]).

[6] Средневековые немецкие авторы персонифицировали Мир, как и Смерть, а различные эпохи собирательно изображались в виде статуи с золотой головой, серебряными руками, латунно-железной грудью и глиняными стопами (Ms, II, 175^b); в другом варианте у этой статуи золотая голова, серебряные руки и грудь, латунный живот, стальные бедра, железные ноги, глиняные стопы (Ms, II, 225^a); в третьем описании фигурируют золотая голова, серебряные руки, латунная грудь, медный живот, стальные бедра, глиняные стопы (Amgb., 27^b). Этот образ, позаимствованный из Дан.2:31–43, напоминает о древних идолах, сплавленных из различных металлов, а также о Хрунгнире с каменным сердцем, о сотворенном из глины Мёккуркальви [Möckrkâlfi] с кобыльим сердцем (Sn., 109). Гуго фон Тримберг в  Renner, 13754 упоминает о стальном, алмазном, медном, деревянном и соломенном мирах.

[7] Представление о золотом веке можно связать с мифом о Фроди, мельница которого молола золото и мир. В финской мифологии во времена Укко золото мололи на мельницах, мед тек с дубов, в реках текло молоко (Ganander, 98).

[8] Всегда с одной n, как и в manamaúrþrja, manariggvs, manags, manáuli, в древневерхненемецких manahoupit, manaluomi, manac – ср. со средневерхненемецким sunewende. Основания этого следует искать в грамматике.

[9] «Сообщить о чем-то миру» по-сербски – «на свиjет издати».

[10] Литовское слово pasaule, судя по всему, образовано от оборота «sub sole» [под солнцем] из латинского перевода Еккл.1:3, 2:22. В Rol., 9:31 – «under disem wolken» [под этими облаками].

[11] Финское ilma? Фест говорит, что mundus по-латински значило как coelum [небеса], так и terra, mare, aer [земля, море, воздух].

[12] Сегодня мы часто употребляем слова «мир» и «земля» как синонимы – то же можно обнаружить и у средневерхненемецких поэтов. О начале времен говорили так: von anegenges zît, daz sich diu werlt erhuop und muoter ir kint getruoc [в начале времен, когда поднялся мир, а мать родила ребенка] (Rol., 285:12); sît diu werlt êrste wart [когда впервые стал мир] (Ulr., Trist., 3699; или так: sît disiu erde geleget wart [когда была уложена эта земля] (Rol., 187:7); sît diu erde alrêrst begunde bern [когда земля первые начала плодоносить] (Karl, 70^b).

[13] Отрывки из проповедей Матезия: «…царство этого Кира было серебряным, и слово божье, как серебро, очищенное пламенем, там проповедовалось на весь мир [zu breitem plick]» (Matthesius, Predigten, 84^a); «(Христос) послал своих апостолов по всему миру, чтобы они провозглашали благую весть повсюду – zu breitem plick, как говорят у вас, горняков» (Matthesius, Predigten, 91^a); «в других местах он (свинец) обнаруживается залежами – например, в Госларе, где практически вся гора Рамельсберг, насколько хватает взгляда [zu breitem plick], – это сплошной свинец» (Matthesius, Predigten, 101^a).

[14] В Fundgr., I, 101 и Pass., 339, 341 упоминаются девять ангельских хоров. Niu fylkîngar engla [девять ангельских воинств] (Fornald. sög., III, 663); ср. с девятью адскими карами (Wackernagel, Bas. Hss., 24^b).

[15] В этом слове содержатся корни rata (elabi, permeare [пересекать, проникать, пронизывать], готское vratôn) и, вероятно, taska (töskur во множественном числе) – pera [сумка, мешок]: peram permeans [пересекающая мешок]? В Parz., 651:13 Вольфрам говорит: «wenken als ein eichorn» [вертеться, как белка]. Даже в современных воззрениях народа на жизнь леса белка играет существеннейшую роль (см. RA, 497); ср. с тем, что говорилось ранее о ловле белок на Пасху – вероятно, это пережиток какого-то языческого обычая.

[16] Ястреб – друг орла: оборот haukr î horni (ястреб в углу) означает тайного советника.

[17] Лафонтен говорит о дубе:

 

celui, de qui la tête au ciel était voisine

et dont les pieds touchaient à l’empire des morts.

 

[его голова близка к небесам,

а ноги касаются царства мертвых]

 

Это может быть как отсылкой к Вергилию, так и авторским поэтическим образом Лафонтена.

[18] Возможно, что нечто подобное можно найти и в «Carmen in laudem sanctae crucis» Рабана Мавра – в данный момент этот текст мне не доступен.

[19] Calila et Dimna (ed. Silvestre de Sacy); Calila et Dimna (ed. Knatchbull), 80, 81; Mém. hist., 28, 29; ср. с несколько отличным пересказом, приведенным там же (см. Mém. hist., 22) среди старинных примеров.

[20] В том числе и на Востоке – ср. с «Диваном» Руми (Hammer, Pers. Redek., 183).

[21] Первое печатное издание – в Boissonade, Anecd. Graec. (Paris, 1832), IV, 1–365.

[22] Historia duorum Christi militum ([Johannes Damascenus], Opera (Basil., 1575), 815–902); отдельное издание – в Antv. s. a. (басня – на стр. 107); другой вариант – в Surius, VII, 858 и далее (басня – на стр. 889).

[23] Мертвого называли niflfarinn [ушедшим в туман, в Нифльхейм] (Sæm., 249^a). Прародителя Нибелунгов, вероятно, звали Небелем [Nebel] (Fornald. sög., II, 9, 11: Næfill – от Nefill): этот род героев был обречен на скорую смерть и уход в мир мрака. «Нибелунги – духи из царства мертвых» (примечание Лахмана к Nib., 342).

[24] Как известно, от gehenna происходит французское gehene, gêne, то есть supplice [мука, страдание], хотя сейчас смысл этого слова уже сильно смягчен и не связывается с адом.

[25] В Trad. Corbeiens., 465, 604 из этих слов составлен традиционный гекзаметр: «tantus ubi infernus, caesos qui devoret omnes?» [где преисподняя та, что поглотит всех этих мертвых?]. Образ переполненного царства мертвых напоминает мне о фанатическом озарении Кальдерона: небеса останутся пусты, если весь мир, вслед за Лютером, отправится под адский кров;

 

que vive dios, que ha de tener en cielo

pocos que aposentar, si considero

que estan ya aposentados con Lutero.

 

[кто же останется с богом, кого он приютит

на небесах, если учесть,

сколько людей уже нашли свое пристанище с Лютером]

 

Sitio de Breda, I.

[26] Lat. Ged. des X–XI Jh., 335 –  ср. с 344.

[27] [«Сегодня вечером отправимся в трактир» или (для параллели с Лк.23:43) «ныне вечером будем с тобой в трактире»; игра слов: понятие Nobishaus, или Nobiskrug, означало не только «трактир», «постоялый двор», но и, в разных случаях, – «рай», «ад», «чистилище». Подробнее об этом см. в Germania, XXVI, 66 и далее. – Прим. пер.]

[28] В Нижнем Гессене тоже встречаются аналогичные названия: hellweg в Веттезингене и Оберлистингене ([Niederh.] Wochenbl. (1833), 952, 984, 1023, 1138); hölleweg в Кальдене (Wochenbl. (1833), 951, 982, 1022); höllepfad в Нотфельдене ([Niederh.] Wochenbl. (1833), 923).

[29] Mone, Anz. (1838), 225, 316.

[30] Место под названием Infernisi упоминается в Erhard, 140 (документ 1113 года); гаэльское ifrinn, ирландское ifearn, валлийские yfern, uffern.

[31] В фюльк [fylki] входит 50 человек (RA, 207) – значит, Бальдра сопровождали 250 человек; в одной из рукописей это число удваивается: «reid Baldr hêr međ 500 manna» [ехал Бальдр с пятью сотнями людей].

[32] В старофранцузской поэме о четырех сыновьях Эмона (Quatre fils Aïmon; Cod. [Reg.] 7183, лист 126^b) Ришар, которого приговаривают к повешенью, возносит молитву и рассказывает в ней, как Спаситель вывел из ада души всех людей, за исключением одной женщины, которая остановилась у дверей, чтобы напоследок обругать ад, – за это она осталась там до Судного дня; освободились все,

 

ne mes que une dame, qui dist une raison:

«hai enfer, – dist ele, con vos remanez solz,

noirs, hisdoz et obscurs, et laiz et tenebrox!»

a l’entrer de la porte, si con lisant trovon;

jusquau terme i sera, que jugerois le mont.

 

[кроме одной госпожи, которая разразилась речью:

«О ад, – сказала она, – ты остаешься один,

черный, жуткий и непроглядный, пустой и темный!»,

а подойдя к двери, она нашла ее запертой,

и до конца времен эта женщина остается там, пока не прейдет мир]

 

Источник этого странного сказания мне неизвестен.

[33] «Diu inre helle, wo nebel und finster» [глубины ада, где туман и тьма]. В немецком «Луцидариусе» приводится десять названий ада: stagnum ignis, terra tenebrosa, terra oblivionis, swarziu ginunge [огненное озеро, темная земля, земля забвения, черное зияние] и т. д. (Mone, Anz. (1834), 313); ср. с выражениями древнесаксонского поэта: hêt endi thiustri, suart sinnahti [горячий и темный (ад), вечная черная ночь] (Hel., 65:12); an dalon thiustron, an themo alloro ferrosten ferne [liggean] [темным долинам, в которых раскинулись все отдаленные пекла] (Hel., 65:9); under ferndalu [под адской долиной] (Hel., 33:16); diap dôdes dalu [глубокая долина смерти] (Hel., 157:22).

[34] Wolf, Wodana, I, S. V, 35.

[35] Еще у Кэдмона vîtehûs (место наказания) описывается как deop, dreáma leás, sinnihte beseald [безрадостная бездна, окруженная вечной ночью]. Удивительные образы встречаются в одном тексте XI века (см. Z. f. d. A., III, 445): swevilstank, genibele, tôdes scategruobe, wallente stredema [хранилище серы, туманное место, темная могила смерти, место клубящихся дымов] и т. д. [в оригинальном издании эта сноска перепутана местами со следующей: по смыслу очевидно требуется обратный порядок. – Прим. пер.].

[36] Точно так же все греческие герои уходят под землю, в дом Гадеса: это место довольно тяжело отличить от Тартара, находящегося глубже в бездне; в Тартаре заключены усмиренные великаны. Значит, существовало (по крайней мере, в сравнительно поздние времена) представление о некой части подземного мира, в которой злодеи несут наказание, что соответствует христианскому образу ада. У Гесиода сказано (Hes., Theog., 728), что корни земли и моря растут до самого Тартара – это вполне можно сравнить со скандинавским ясенем, корень которого уходит в Нифльхейм; ср. с овидиевым описанием подземного мира (Ovid, Met., IV:432 и далее), где «Styx nebulas exhalat iners» [Стикс выдыхает бездвижные туманы].

[37] Примеры см. в моем издании древневерхненемецких «Гимнов» (Hymn., 51); ср. с Muspilli, 5, – в связи с этой строкой Шмеллер приводит слова Валафрида: at secum infelix piceo spatiatur averno [в одиночестве бродит по смоляному аду]. Евгений в Dracontius, Satisfact., 30 говорит: ut possim picei poenam vitare barathri [если смогу избежать наказания в смоляной бездне].

[38] О том, кто находится в чистилище, эстонцы говорят: ta on kahha ilma wahhel, «он между двумя мирами».

[39] Что означает слово eggrunt – от Eck [угол, край]? «Daz iuwer sêle kumen ûzer eggrunde» [твоя душа вышла из (края) бездны] (Cod. Pal. 349. 19^d).

[40] Ср. с O. Müller, Etrusker, II, 96, 97. Manala у финнов – locus subterraneus, ubi versantur mortui, sepulcrum, orcus [подземная местность, где живут мертвые, захоронение, царство мертвых]; это слово происходит от корня maa (terra, mundus [земля, мир]) и лишь случайно походит на латинское manalis.

[41] Валашское iad (hiatus [зияние]), iadul означает «ад».

[42] Вечер называли «устами ночи».

[43] Перечислю здесь персонажей, спускавшихся в подземный мир и возвращавшихся оттуда: у греков это Орфей, искавший Эвридику, а также Одиссей и Эней. У скандинавов – Хермод, отправившийся вслед за Бальдром, и Хаддинг (Saxo, 16). В средневековых легендах – Брендан и Тундал; сказание о Тангейзере и схожие сюжеты будут рассмотрены в следующей главе. Сны монахов и видения князей, встречавших в аду своих предков, собраны в DS, №461, №527, №530. №554; сюда же можно отнести и видение о пустом стуле (Annolied, 724 – ср. с Tundalus, 65:7).

[44] Муспельхейм находится не на небесах, а сыны Муспелля – это не светлые альвы; когда Сурт сожжет небо и землю, сказано в Sn., 22, то окажется, что над нашим небом есть еще одно, называемое Андланг [Andlângr], а над ним – третье, Видблаин [Viđblâinn], на котором сейчас живут одни лишь светлые альвы.

[45] У Немниха приводится множество названий выпи (древневерхненемецкое horotumbil – ardea stellaris, onocrotalus [большая выпь или пеликан]), среди которых встречается и слово muspel: я полагаю, что здесь оно происходит от форм Moos [мох] и Moor [болото] и, вероятно, никак не связано с рассматриваемым мифологическим термином.

[46] Такое чтение я предлагаю вместо varprinnit, поскольку только так слово wasal оказывается в значимом положении.

[47] Древневерхненемецкое ld = древнескандинавское ll. Ср. с wildi, kold – villr, gull; почему же тогда в древневерхненемецком и древнесаксонском текстах слово не принимает форму muspildi?

[48] Если отказаться от этих толкований и решить, что древнесаксонское mudspelli происходит от muthspelli, то есть oris eloquium [красноречие уст], или от mûtspelli – mutationis nuntius [вестник изменений] (я предполагал это в Gramm., II, 525), то встречаешься с проблемой: баварский поэт не использует форм mundspelli или mûzspelli, равно как и в «Эдде» не встречаются слова munnspiall или mûtspiall; как, кроме того, эти значения согласуются с корнем heimr, «мир»? Не говоря уже о том, что с этими образами не сочетается ни одно христианское выражение, связанное с концом света и Страшным судом.

[49] Surtr соотносится со Svartr, как готское имя Svartus – с прилагательным svarts. У Прокопия (Procop, De b. goth., II, 15; IV, 25) упоминается герульское имя Σουορτούας – Svartva? В древнеанглийской генеалогии правителей Дейры встречаются имена Svearta и Sverting, ср. с Beov., 2406 и со «sveart racu» (см. ниже).

[50] Justinus Martyr, Dial. cum Tryph. (ed. Sylb.), 208; Tertullian, De anima, L; Tertullian, De resurrect. carn., LVIII; Ипполит в «Λόγος περὶ τῆς συντελείας τοῦ κόσμου καὶ περὶ τοῦ ἀντιχρίστου» [Слове о скончании мира и об Антихристе]; Dorotheus Tyrius, De vita prophet., XVIII; Ambrosius, In apocal., XI: Augustin, De civ. dei, XX, 29: Gregor. Magn., In moral., XV, 18. См. также списки литературы в Hoffm., Fundgr., II, 102 и далее; Kausler, Anl. Denkm., I, 486. Более поздние свидетельства: N, Ps., 58:7; 73:10; Burcard. Wormat., XX, 93–97; Otto Frising, VIII, 1–8; Discip., De tempore, sermo X.

[51] Истории об Антихристе, относящиеся к XII–XIII векам, см. в «Hortus deliciarum» Геррады Ландсбергской ([Herrad] (Engelhard), 48), а также в Cod. Vind. 653, 121, 122; Fundgr., I, 195, 196; II, 106–134; Martina, 191 и далее; Wackernag., Bas. Hss., 22^a; см. также Freidank, LXXI, LXXII (предисловие).

[52] Пожалуй, это совпадение – самый сильный аргумент в пользу того, что «Прорицание вёльвы» есть отголосок Священного писания; если бы только не разнилось всё остальное!

[53] В средненидерландской поэме (Blommaert, I, 105^a; II, 12^a) вместо Еноха фигурирует просто некий «out man» [старик], однако херувим «med enen swerde vierîn» [с горящим мечом] там тоже упоминается.

[54] Стоит отметить, что о конце света сообщают пророчицы: Вала и Гюндла; Тьота, позднее, тоже провозглашала consummatio seculi diem [скончание века].

[55] Rof – ruptura [разлом, разрыв]; говорили: regin riufaz – dii rumpuntur [боги гибнут], мир преходит.

[56] По-персидски слово rache, насколько мне известно, означает vapor [пар]; возможно, сюда же стоит отнести санскритское radschani (nox [ночь])? Стоит обратить внимание на славянское рок – tempus, annus, terminus, fatum [время, год, предел, судьба] и литовское rakus: абстрактное значение этих слов могло произойти от более древнего материального, а само понятие полностью сочетается с описанными выше представлениями о времени и мире. Ни rök, rökr, ни riqis не связаны с немецким Rauch (fumus [дым]) и древнескандинавским reykr. Датские авторы иногда используют неверную, искаженную форму ragnarok: древнескандинавское rök в датском должно превращаться в rag (ср. с sök – sag); древневерхненемецким аналогом термина ragnarök должно было быть reginorahha (или -rah, -rahhu), женского или среднего рода. Из шведского и датского языков понятие ragnarök исчезло, и в значении crepusculum используются слова thysmörker (в шведском) и tusmörke (в датском), происходящие, вероятно, от þuss, þurs: древнескандинавское þursmyrkr, «сумерки великана», – ср. с великанской природой Сурта.

[57] Этим подчеркивается, что до конца света еще немыслимо далеко, что он наступает очень медленно: чтобы выстроить такой корабль из мелких обрезков ногтей умерших, нужно много времени, причем строительство Нагльфара старались еще затянуть, предписывая в обязательном порядке обрезать ногти умершим перед погребением или сожжением; ср. с Finn Magnusen, Lex., 520, 820. Можно вспомнить об образе горы вечности, которую каждые сто лет птица дополняет одной песчинкой.

[58] Гарм – самый большой и самый страшный из всех псов (Sæm., 46^a); несомненно, что он, как и греческий Цербер, представляет собой обратившегося псом великана. Гарм (опять же, подобно Церберу) обитает в подземном мире; когда Один приезжает в Нифльхель, то там «mœtti hann hvelpi þeim er or heljo kom» [он встретил щенка, явившегося из Хель] (Sæm., 94^a). Гарм лежит связанным и протяжно лает «for Gnŷpahellir» [на весь Гнипахеллир] (Sæm., 7^a, 8^a). Образ адской гончей из христианских сказаний ближе к скандинавскому представлению о чудовищном волке (см. следующую сноску).

[59] Миф о победе Видара над волком (сын Одина засунет Гарму в пасть ногу, обутую в особый башмак; см. Sn., 73) схож с христианским сказанием о сражении с адской гончей (см. Fundgr., I, 178, 179).

[60] В древневерхненемецком: antitago, suonotac, suonotago, tuomistac, tuomtac, stuatago (готское stáuadags?); в средневерхненемецком: endetac, süenetac, tuomtac; в древнесаксонском: the lazto dag, dômdag, dômesdag; в древнеанглийском: dômdäg; в английском: doomsday; в древнескандинавском: dômsdagr.

[61] В Leyden, Complaint, 98 упоминается «сказка о волке и конце света» (the tayl of the volfe of the varldis end), ходившая в XV веке в Шотландии и в других местах. Стоит обратить внимание и на вольный исландский пересказ «Vaticinium Merlini», составленный, видимо, в конце XII века: в этом тексте встречается множество отсылок к древнескандинавским представлениям о конце света.

[62] 2Петр.3:12; ср. с Freidank, 179:4.

[63] См. «Scriptum super IV libros Sententiarum Petri Lombardi» Фомы Аквинского (†1274; dist. XLVIII, qu. I, art. IV – в Thomas, Opp. (Venet.), XIII, 442). См. также «Asegabôk» (Richth., 130, 131), Haupt, Zeitschr., I, 117; III, 523; Hoffm., Fundgr., I, 196, 197; II, 127; Amgb., 39; Wackernagel, Bas. Hss., 22^b; Maßm., Denkm., 6. См. «De los signos que aparecerán ante del juicio» Гонсало де Берсео (†1268; опубликовано в Sanchez, Coleccion, II, 273). Фома и де Берсео, равно как и автор «Asegabôk», ссылаются на святого Иеронима, однако в его трудах не обнаруживается такого перечисления 15 знаков наступления Судного дня. По Rol., 289, 290 и Karl, 89^a, схожие знамения явились в день смерти Роланда.

[64] Ср. с Sæm., 119^a: «þađan koma sniofar ok snarir vindar» [затем придут снега и яростные ветры] и с поэтическими описаниями зимы у древнеанглийских поэтов (Andr., 1256–1263; Beov., 2258).

[65] Lönd öll skulfu [вся земля восколебалась] (Sn., 66); fold fôr skiâlfandi [из-за этого тряслась земля] (Sn., 148).

[66] Schlegel, Ind. Bibl., [I], Heft 2.

[67] Zimmermann, Taschenb. f. Reisen., Jahrg. IX, Abth. II; Adelung, Mithrid., I, 634.

[68] Сюда же, вероятно, стоит отнести и название Valaskiâlf, зал с серебряной крышей (Sæm., 41^a; Sn., 21), – ср. с Hliđskiâlf. Слово skiâlf означает трепетание воздуха, как и слово bif в Bifröst. Древневерхненемецкое walaêht des êwigin lîbes (перевод слов из Ис.73:4), судя по всему, означает не просто possessio vitae aeternae [обладание вечной жизнью]: это специально подобранное усилительное выражение.

[69] «Got setzet si in sîne schôz» [бог сажает их себе на колени] (Ls, III, 92).

[70] В одной поэме XIII века, которая еще будет цитироваться в дальнейшем, встречается несомненная отсылка к сказке о шпильмане или игроке, которого изгнали из рая за то, что он вел дурную жизнь и не совершал благих деяний.

[71] То же самое описано в хорошо известной поминальной надписи:

 

wiek düvel wiek, wiek wit van mi,              [отойди, дьявол, отойди прочь от меня,

ik scher mi nig en har um di,                      мне от тебя не нужно ни волоса,

ik bin en meklenburgsch edelman:              я – мекленбургский аристократ:

wat geit di düvel min sûpen an?                  что тебе, дьявол, до моего питья?

ik sûp mit min herr Jesu Christ,                  я пью с моим господом Иисусом Христом,

wenn du düvel ewig dörsten müst,              а ты, дьявол, должен вечно жаждать,

un drink mit en fort kolle schal,                   мы выпиваем по холодной чарке,

wenn du sittst in de höllequal.                    пока ты сидишь в адском мучилище]

 

Это не просто насмешка над дьяволом, а описание истинных желаний героев, стремящихся пить и охотиться с Вотаном; ср. с Lisch, Mekl. Jahrb., IX, 447.

[72] Такая блаженная страна упоминается и в кельтских легендах – туда людей приводит фея Моргана; в Parz., 56:18 я предлагаю такое чтение: den fuort ein feie, hiez Murgan, in Ter de la schoye [туда приводит фея по имени Моргана, в Страну радости] [28]. Можно вспомнить о скандинавском названии glêrhiminn (coelum vitreum [стеклянное небо]) – это рай, в который ушли старые герои (Iarlmagus saga, 320, 322). В песнях и сказаниях упоминаются земные «стеклянные горы» и «стеклянные замки», жилища героев и вещих дев: так, Брюнхильд жила на отвесной и недосягаемой glarbjerg (DV, I, 132), а в «Вольфдитрихе» упоминаются четыре стеклянных горы (Wolfdietrich (Cod. Dresd.), 289). Ср. с польскими и литовскими представлениями о стеклянных горах подземного мира. Упоминание о воздушном замке (château en l’air) из стекла встречается уже в старофранцузском «Тристане» (Tristan (ed. Michel), II, 103 – ср. с I, 222)

[73] Ср. с ῥηΐστη βιοτή [легкое житье] (Od., IV:565).

[74] В средненидерландской поэме «Beatrîs» говорится, что Страшный суд состоится «int soete dal, daer god die werelt doemen sal» [в прекрасной долине, где бог осудит весь мир] (Beatrîs, 1037).

[75] Вполне естественно, что эти представления о рае, былом и грядущем, породили множество сказаний о земном рае, что находится где-то в дальних уголках мира и на который иногда набредают случайные путешественники; говорится, например, что Александр Великий во время индийского похода нашел рай. В поздних исландских сагах рассказывается о стране под названием Odâinsakr (immortalitatis ager  [поле бессмертия]), где никто не болеет и не умирает (в «Эддах» такая страна не упоминается), – ср. с dâinn, mortuus, morti obnoxius [смертный, подверженный смерти]; в «Саге о Хервёр» (Fornald. sög., I, 411, 513) сказано, что рай находится в королевстве обожествленного конунга Годмунда [Gođmundr] (ср. с Gođormr); в «Саге об Эйрике Путешественнике» (Fornald. sög., III, 519, 661, 666, 670) утверждается, что рай находится где-то на востоке, недалеко от Индии. Возможно, тот же Эйрик Путешественник [Erekr hinn viđförli] был главным героем утраченной средневерхненемецкой поэмы об Эреке-Страннике [Erek der wallære]? Не исключено, что название Odâinsakr происходит от более древней языческой формы Ođinsakr = Вальхалла; ср. со шведским Odensåker.

[76] O. Müller, Etr., II, 83; с этим мифом, вероятно, связана средневековая легенда о Сильвестре (см. Conrad von Würzburg, Silvester, S. XX).

[77] М. Хаммерих (Martin Hammerich, Om Ragnaroksmythen (Kbh., 1836)) выдвигает интересное предположение о том, что в учении о сумерках богов и о новом небесном царстве выражается протест (пусть и несовершенный) врожденного монотеизма против господствующего вотанического многобожия. Однако «â gimli», как и ранее в Асгарде, тоже селятся молодые боги, и ничто не указывает на их подчинение могущественному единому божеству. С еще меньшим, на мой взгляд, основанием Хаммерих называет нового бога fimbuliŷr [могучим богом] – во всей «Эдде» этот термин упоминается лишь единожды (Sæm., 9^b) и, видимо, означает Одина. Другие исследователи сравнивали слово fimbul (которое, как irman, может использоваться в качестве усилительной приставки: fimbulfambi, fimbulþulr, fimbulvetr, fimbullio) с древнеанглийским fîfel (см. главу XII), что мне также представляется сомнительным, поскольку в древнескандинавском было и собственно слово fîfill, которое Бьёрн упоминает как название растения.

[78] [В виде нумерованных примечаний к каждой главе расположены авторские дополнения, вынесенные в оригинальном (посмертном) издании в самостоятельный третий том. — Прим. пер.]

 

[*] [Полный текст (трехтомник) выходит в ИД «ЯСК» (Москва).]

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

23.
Кто исследует таинства Твои, в том, что Тобою над сферой созвездий девятая сфера источена,| что окружила все сферы и всякая тварь их в ней заключена?| И все звезды небес, и всякая сфера ходом ее с востока на запад увлечена,| и склоняется ежедневно к западу пред Царем своим, коим царством облечена,| и величье и размеры ее противу всех тварей во вселенной, что ею облачена -| как море противу горчичного зерна,| а пред своим Творцом и Царем — ничто она.
И хоть высотой и величьем она всё превзошла,| пред Ним она ничтожна и мала.

24.
Кто поймет тайны Твоего творенья, в том, что Ты поднял над сферой девятой| сферу разума, и это храма передняя палата,| десятое да будет пред Господом свято!
И высота ее превыше всяких высот,| и мысль до нее не дойдет,| и на ней — тайный оплот,| и это — престол, на коем — Твой почет.
Из серебра истины она отлита,| и отделка ее — от злата разума злата,| на столпы праведности она поднята,| от силы Твоей существует сфера та.
От Тебя и к Тебе — ее направленье,| и к Тебе — ее влеченье.

25.
Кто дойдет до глубины помыслов Твоих, что Ты содеял из сферы разума, из ее сверкающего вещества,| сияние душ и высшие существа?
Сии же суть ангелы, воли Твоей исполнители,| пред лицем Твоим служители.
Огромная сила и мощь у каждого богатыря,| в руках их огненные мечи обращаются, горя,| и, всякую работу творя,| идут туда, куде велит им дух, дабы исполнить волю Царя.
Все они — образы жемчужны,| высшие животные, Тебе услужны,| внутренни и наружны,| пути Твои блюдут они дружно.
Из места свята идут| и к истоку света грядут.
Ими отряды составляются,| кои разными знаменами выделяются,| а на знаменах — знаки, начертанные быстрым стилом писца, являются.| Одни из них — воеводы, а другими служба справляется.
Средь них воинств отряд:| вперед и назад| без устали спешат,| видят, а их не видит взгляд.
Средь них огни пламенеющие,| и средь них ветра веющие,| и средь них состав из огня и воды имеющие.
Средь них серафимы| и средь них решафимы.
Средь них молнии лучистые,| средь них пыланья искристые.
И каждый отряд из них склоняется пред Тем,| Кто скачет на колеснице небес; они построены тысячами и тьмами тем,
Разделены на смены,| дабы нощно и денно| творить славословие, пав на колена,| Тому, Кто препоясался славой нетленной.
И все они в страхе падают, склоняются к Тебе| и говорят: «Благодарны мы Тебе
Ведь Ты — Бог наш,| Ты — создатель наш,| и создал нас не умысел наш,| но деяние рук Твоих — весь сонм наш,
И Ты — наш Господь и отец, а мы — о службе Твоей радетели,| и Ты — наш Творец, а мы — Твои свидетели».

26.
Кто дойдет до Твоих свойств, что Ты поставил престол славы Своей сверху, на сферы разума свод,| в которой благодатное место тайника, и слава, и почет,| и в нем тайна и оплот,| и до него как разум дойдет?
И сверху спустился и поднялся на престол силы своей, и на него| не взойдет никто, кроме Тебя одного.

27.
Кто содеет деяния, подобные Твоим, что Ты сделал под престолом Своей славы| место, где стоят души правы?
И там место благодатное для душ чистых, не оскверненных,| в связку жизни соединенных.
И те, кто усталыми и утомленными были -| там обновятся в силе.
Там истощившиеся в силах достигнут покоя,| и сии — сыны Ноя.
И там наслажденье, коему не положен предел и край,| и сие — будущий мир, рай.
И там предстояния и зеркала, дабы собрать| в зеркалах душ стоящих рать,| дабы могли они быть видны Господину и на лик Его взирать.
Живут они в чертогах Царя,| и предстоят пред столом Царя,| и наслаждаются сладостью плода разума, а он доставляет яства Царя.
Это покой и достояние, которое прекрасно и хорошо без меры, млеко и мед| текут там, и сии — достояния того плод.

28.
Кто откроет сокрытое Тобой, что Тобою в горние подъяты| Твоей мощи сокровищницы и палаты,| где хранятся Твои ужасы, святы?
Средь них сокровища жизни вечной| для тех, кто чисты и безупречны,
и средь них сокровища спасенья| для тех, кто раскаялись в преступленьи,
и средь них потоки серы и сокровища огня| для тех, кто отпали, завет не сохраня,
и сокровища глубоких рвов, их огонь не погаснет никогда -| на кого прогневается Господь, тот упадет туда!
И сокровища вихря и бурана,| и дыма, и инея, и тумана,
и сокровища льда, снега и града,| и мраза и хлада,
и сокровища суши, жары и наводнений,| и мглы, и затемнений.
И всему этому Ты свой черед судил,| ради милости ли, суда ли все это учредил,| и, Скала, для наказания утвердил!

29.
Кто вместит Твою могущественность, что Тобой из блеска славы Твоей чистое сияние источено,| из скалы Скалы оно иссечено| и из глубочайшей шахты извлечено?
И Ты источил на него дух мудрости большой,| и назвал его душой.
Соделал Ты ее, высечя из разума огней,| и душа его как огонь пылает в ней,
и послал ее в тело, дабы ему она служила и о нем радела,| и она как огонь, горящий внутри, но не сжигающий тело.
ибо из огня души сотворена и выведена из небытия в бытие плоть,| оттого, что сошел на нее в огне Господь.

30.
Кто достигнет мудрости Твоей, что Ты душе силу познания дал,| внутри души ее создал?
И знание — ее честь,| и оттого пребудет она в соответствии с существованием основы ее, и истребления ей несть,| и в этом ее суть и тайна есть.
И мудрая душа не узрит смерти,| но получит за грехи свои наказание горше смерти.

ПЕРЕВОД С ИВРИТА: ШЛОМО КРОЛ

ФОТОГРАФИИ: ВЕРА РЕЙДЕР

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ПОРА

скажем так:
диктатор умер
нам что с тобой?

рюкзаки упакованы
деньги — в носках
трусах

квартира свободна
могилы собаки кота
оплаканы

пожилые родители
временно успокоены

нелюбимая жизнь
окончательно прощена

злая мать-земля уже
не узнает нас в лицо

поэтому поездом самолетом
на разваливающемся пароме
пропахшем сигаретами
потеряв счет времени
через засмотренный горизонт

из воображаемых точек
прощаемся и гудим

в последний раз
и тут же внезапно

стучимся
в воздушную дверь
в неизвестно
куда

в пустоту и
полуденный зной
в покрытые желтой
травой берега

в покой
твоего моего

Господина

ДОМОЙ НА ТАКСИ

на такси домой
после праздника

вонючие кресла
темнота с огнями

торжественный вход
во тьму – дом

холодные простыни
свет по стенам

спать и
какой-то запах

за каждым предметом —
запах Царства

а может даже
и самого Двора

а может
и самого
Царя

ПОЛДЕНЬ 1988-ГО

выйдя после юношеской попойки
с больной головой и стыдом за позабытое напрочь
направляемся к станции
через убранные поля и
увидев стога
рога

на полуденном солнце
нечаянно ощущаем
замыкание смысла
когда облупленный
дом запах путей сообщения электричка
стремящаяся к Москве
означают системное указание — указатель указывающий
туда

где ответ наполняет движущиеся предметы
тела
планеты
другие вещи
где космос сухой
и теплый

потому что
в космосе
лето

10 МИНУТ ПЕШКОМ

от Небесного Иерусалима до Совершенного Копенгагена
10 минут пешком
по дороге — птицы
кроны или облака

шаги мои как
цветы Твои под ногами

райский район находится дальше
в Хольте

там — колыбель в саду усыпанном
упавшими яблоками из чистого золота

ратуша потеряна
среди буков которым по 18 000 лет

сегодня там выставка посвященная
Баклажану

такому как мы
но лучшему из равных
овощей

ФОТОГРАФИИ: ВЛАДИ КУНЦМАН

Кто стоит на причалах и рейдах, кто провожает солнце?

Это мы, Господи, рыбаки и работники, изнурённые долгим трудом,
выходим из старых верфей,
останавливаемся на побережьях и поём вслед речной воде,
которая навсегда от нас уплывает.

О чём могут петь мужчины такими тихими вечерами?

Мы вспоминаем, Господи, наши города, мы оплакиваем их.
Мы развешиваем на деревьях наши гитары и трубы, заходим в реку.
Стоя в тёплых волнах, мы поём вслед зелёной воде, текущей мимо нас.
Стоя среди тёплых волн, мы поём вслед жизни,
что утекает сквозь пальцы.

И когда прохожие попросят вас спеть для них, что вы ответите?

Мы ответим: голоса у нас горькие, как арестантский чай.
Джаз выжимает наши сердца, как марокканские апельсины.
Всё наше пение – только воспоминание о тех
горячих кварталах, которые мы оставили, только плач о воде, что утекает.
И если мы забудем о своих домах – о чём нам тогда петь?
Мы говорим памяти – оставайся с нами, не оставляй нас одних.
Всё наше пение – о банках и магазинах, разрушенных временем,
о лавках и складах, заполненных мануфактурой.
О наших женщинах, ради которых мы были готовы умереть,
и детях, что придут когда-нибудь в наши цеха и станут вместо нас к работе.

Мы все связаны этими реками, текущими сквозь наше прошлое.
И наши женщины стоят вместе с нами на этих берегах.
Пророк Захария выходит в обеденный перерыв из цеха,
вытирает рабочий пот, звенит гвоздями
и ножницами в карманах комбинезона,
смывает с чёрных ладоней машинное масло и угольную пыль.
Пока нет работы и можно смотреть в небеса,
пока можно отдохнуть от тяжёлого, нужного всем труда.

Оставайся в нашей памяти, город, откуда нас вывезли в старых вагонах.
Все, кто забывает тебя, навеки теряют покой:
каждый из них исчезает со своим растерзанным сердцем.

Нам так легко поделиться прошлым.
Жизнь – это машина, которую создали для нас,
и мы знаем, что не стоит бояться этой машины.
Золотые цеха раскрывают для нас ворота.
Высокое небо плывёт над нашими школами и магазинами.
И всё, что ждёт нас – забвение и пустота,
Всё, что ждёт нас – любовь и спасение.

ПЕРЕВОД С УКРАИНСКОГО: СТАНИСЛАВ БЕЛЬСКИЙ

* * *
Легко по краю обмело
Снежинками кусты,
Ворону белым обвело,
Деревья и шесты
Чуть-чуть, каймою, налегке.
Вблизи всё видно, вдалеке.

Неразличим был тёмный лес —
За несколько минут
Он каждой веточкой воскрес
Под снегом, тут как тут
Обрисовался и стоит,
Вернув свой настоящий вид.

Когда коснётся тихий рай —
Всего, что есть в глуши
Больного сердца — вспыхнет край,
Небесный край души —
Все тайны, помыслы, ты весь
Вновь Богу видимы как есть.

19-20.01.11

***
Нет, только не они, уставшие от хвори,
С лекарствами на тумбочках, замученные мы,
Какими Бог прибрал, когда и смерть не горе,
А воля и побег счастливый из тюрьмы.

Уж если воскресать, то в юности и в силе,
На бытия пиру, в зените красоты,
Ровесником отцов и правнуков, чтоб были
На вечность планы жить, выращивать цветы,
Касаться клавиш, струн, переводить Гомера,
Блаженные давать предметам имена,
Качаться на волнах морских за эрой эра,
Пересыпать в стихи бессмертья семена.

Они всегда одно и то же – жизнь без смерти,
Без срама тленья молодость, небес голубизна,
Горячая лоза, обвитая вкруг жерди,
Сердцебиенье пчёл и вечная весна…

…Она уже пять лет сама и не вставала,
Убраться надо, взял, поставил у окна,
Старуха вообще соображала мало,
Век без пяти годов прожив, и вдруг она,
Чуть слышу, говорит сама себе – а всё же
Жить хорошо – глядит на выпавший снежок
И шепчет – хорошо на свете жить — о Боже —
В последний раз привстав над миром на вершок.

11.11.14

РОЩА МАРИИ

Роща Марии, вселенной набросок,
Рай, чёрно-белые струи берёзок,

Снежные хлопья, текущие слепо,
В окнах косых отраженное небо,

Край снегопада, народов долина,
Что ни барак – на малине малина,

Даже у мамы украли коляску,
Выйдешь, укутан шарфом под завязку,

В чистое поле двора, жизни, мира,
Марьиной Рощи орфеева лира

Снегом скрипит, льдом, трофейной гармошкой
И подоконником с дымчатой кошкой.

9.12.14

***
                        памяти Дели, золотого ретривера

Из самых маленьких потерь
Легко забытая потеря –
Нигде, собака, ты теперь
В снегу валяешься — святее,
Из неземного вещества,
Мне не встречалось существа.

Дремала кротко у стола,
Как во плоти за мир молитва,
Любовь, терпение, хвала,
Чуть шерстью пахнущие, слитно
С поющим хором мировым
И тихим снегом дворовым.

Одна обязанность была –
Пасти хозяйского ребенка,
Где на горе куча-мала
В Саду Таврическом, ягненка –
Сердито щеки всласть горят –
Спасать собой от всех подряд.

Ты ждешь коробочку свою,
Чтоб чисто вылизать остаток
Сметаны, йогурта в раю
Вечерней кухни – будь же сладок
Тебе за гробом светлый сад,
В снегу мелькайте, взмахи прядок,
Горячий нос и кроткий взгляд.

29.11.15

***
Вновь свежестью, весною ранней,
Освобожденьем сил, полуоткрытым
Листком, глубоким лёгким вдохом,
Благою вестью отовсюду –

Наверно, пахнет в райских кущах,
И цвет их робкий и зелёный.

7.4.17

***
                        …И школа Корчака…

Как детский сад сырой земли
Толпятся ландыши,
Детей за ручку привели
К своим на кладбище
Всплакнуть, проведать, вот беда,
Одних оставили,
Они замёрзли навсегда,
Потом оттаяли.

Бледнеют цифры, имена
Полузабытые,
Они воскресли, семена,
В земле зарытые.
Где слева свалка, справа храм,
Деревья мглистые,
Они собой прикрыли срам
И пахнут, чистые.

Трубит синица в свой рожок
Над общей ямою,
Столпились ангелы в кружок
В тени над мамою,
Все их оставили одних,
Цветами названных,
В платочках дымчатых, родных
И в рае связаных.

10.6.17

***
На фотографии как будто тень от ветки,
На чёрно-белой, где лишь тьма и лёгкий свет,
На летнем платье солнечной расцветки
И на лице — листвы дрожащей след.

Как будто ты проходишь по аллее,
Древесный шорох, ветер, птичий свист,
С картинки не сходя и не старея,
Темна скамья, песочек золотист.

Жизнь продолжается, просеянный сквозь сито
Листвы, на лицах вздрагивает, нет,
Не умерших, любимых — дверь раскрыта —
Из рая косо падающий свет.

14.6.17

***
Стоишь в веночке как на фото,
Там, в пятьдесят втором году,
Где лето тёплое, суббота,
Земля на даче вся в цвету.

И юный папа в белой майке,
И мама в платьице простом,
И яблоки с названьем райки,
И свет и тень в саду густом.

Святые бабочки, качели
Летят недвижно в глубине,
И даже голос еле-еле
Живой оттуда слышен мне.

На голове венок из свежих
Ромашек, сорванных в раю,
В живых ладонях снова держишь
Ладошку тёплую свою.

Всё это было, это свято,
Ты мне рассказываешь сон,
Чуть улыбаясь виновато,
Про детский рай со всех сторон.

Где свет живой и счастья мера,
Всё наяву, а словно спишь,
Такая, видно, моя вера –
Ты, улыбаясь, говоришь.

30.11.18

***
Та летит над землёй мотыльком,
Лёгким крылышком в воздухе машет,
Детский танец яснее икон
О Создателе главное скажет.

От усердья горит язычок,
Дух ликует, звенящая лира,
И рисует, зажав в кулачок
Карандаш, сотворение мира.

Эта просто лепечет своё
И себе помогает руками,
Как апостолы, семя Твоё,
Всеми славят Творца языками.

Даже этот младенец блондин
Ложкой с горкой и видом сердитым,
Всю тарелку съедая один,
Проповедует жизнь аппетитом.

Птица Божья, играя, дыша,
Возрастая в небесную меру,
Обращает, святая душа,
И меня в свою детскую веру.

Сердце хочет быть там, где они,
Каплей плыть по мерцающей глади,
Где пылают блаженства огни
И трепещет листва благодати.

18.4.18

СОЛНЕЧНЫЕ ПЯТНА

Солнечные вы пятна, слепящая рябь морская,
Чешуйки прозрачной рыбы, шорохи тростника,
Сохнут рыбачьи сети, песка суета мирская,
В крапинках, в мелких родинках невидимая рука,

Скрип половицы, запах света сухой и пыльный,
Щели, в двери щеколда, между ресниц зазор,
Уток и основа, жизни ткань с лицевой и тыльной,
Листва бытия, счастливый рисунок её, узор,

Солнечные, мгновенно меняющие очертанья,
Пятнышки золотые, ткань, ячейки теней,
Вся ты из колебанья, трепета, трепетанья,
Жизнь, из любви и ветра, как позабыть о ней,

Сквозь изгородь льётся ветер, запах райского сада,
Не умершие, живые, блаженные голоса,
Между Тобой и мною единственная преграда,
Виноградины солнца, листья света,
Взгляда вьющаяся лоза.

31.7.16

***
Ты колеблешься, пахнешь смолою,
Ходишь волнами, в полдень стоишь
Жарким маревом над головою,
Голубою рубашкой паришь,
Мокрый лоб овеваешь прохладой,
Мотыльками играешь, пыльцой,
Оплетённый лозой виноградной
И пчелы безмятежной трусцой,
Весь в движении, в ласточках, гнёздах,
Запах ветра, вечерней звезды,
И в подвалах слежавшийся воздух —
Вездесущий таинственный ты,
Хор молекул роится, дух вьётся,
Кислорода стоят города,
Сквозь тебя как сквозь пропасть колодца
В воду жизни глядишь иногда.

8.8.18

***
По вечерам сходились на балконе
На западной жилища стороне,
Усталые, в прохладе и покое
Смотреть закат над морем, даже не
Сговариваясь, каждый сам собою
Из двери незаметно возникал,
Усаживался, к ветру и прибою
Прислушиваясь, кротко изрекал,
Всем гутен абенд, вечер, калиспера,
И замыкал безмолвия кольцо
На ключ, чуть-чуть саднило тело,
Жар внутренний обвеивал лицо,
Перед глазами красное сверкало,
Цвело, переливалось через край,
И ласточка закат пересекала,
Как-будто возвращаясь в птичий рай.

14.8.16

***
Осени вещи в сиянии света,
В облаке славы — кустарник, травинки
Инеем, изморозью полуодеты
Или опутаны льном паутинки.

Баба не то что б пакует вещички,
Солнце и холод вдруг взялись артельно
Землю святить, кутать горлышко птички,
Каждое пёрышко чтобы отдельно.

Сгорбленный лист и кудрявая стружка,
Пляшущих мошек столбы световые,
Скатерть, ведро, проржавевшая дужка –
Все простецы в злате нимбов, святые.

Даже удар молотка, запах гари,
Ягоды горечь блаженством омыты,
Словно случилось спасение твари
Падшей, и светлые двери открыты.

15.10.13

***
Благодать труда, усталости блаженство,
Работа по душе, по руке рубанок,
Стружек вьющееся совершенство,
Глаза продрал спозаранок
И гремишь умывальником, брызги
До спины достают, голышом по пояс,
Осень, запах Солнышка или Плиски,
В жизнь на ходу впрыгиваешь как в поезд,
Деревом пахнет, водой ключевой, землёю
Жизнь эта, ветром в просторном небе,
Дымом листвы, стружками и золою,
Сдобною плотью в горячем хлебе,
Братья мои грабли, пила, лопата,
Гвозди, рубанок, чистые вещи рая,
Производственный роман – это свято,
Бьёт молоток поклоны, лоб утирая,
На глаз габарит прикинешь, сунешь себе за ухо
Химический карандаш, всё благодать, отрада,
Словно на день впустили в царство Святого Духа
Праздности рядового из пятого круга ада.

15.10.18

всё включено во сне,
всё до чего не добраться днём,
чего нехватает и чего будто нет,
за окошком рай, чертог украшенный,
это будто не для тебя,
но во сне всё встаёт на своё место,
и твоё место на свете точно есть,
что происходит в незримом мире,
что случилось с твоей душой,
все чужие в чёрной церкви,
равнодушны образа,
утром такой густой ржавый тяжёлый цвет,
воздух будто ткань старого гобелена,
и златом тяжким невесомые листья
будто из подвальных сундуков
светят сокровища твои,
что завтра померкнут
и обратятся в грязь,
за что хвататься,
куда идти,
во сне нас ждёт самолёт,
но мы так странно одеты,
мы неодеты,
и в этот самолёт наверно не пустят нас,
ну и хорошо, может быть,
на душе покойно во сне,
столько было упрямых людей,
которыми ты восхищался,
упрямых в том, что что бы не узнать о себе,
а всё в упрямстве не опускать руки,
так и нынче, что бы ты не увидел,
или если не будешь видеть ничего,
всё равно, всё равно

С. Х.

* * *
Мне кажется, что ад – больница
Где с тараканами ведро помойное хранится
Где на кроватях в пролежнях и вате
Лежит больной в замызганном халате
И в мокрой от влажвоздуха постели
Он согревает нос свой еле-еле
И тапки жмут ему холодные ступни
Промозглые справляя дни

Мне кажется, что рай – когда всегда в руке
Тепло твоих носков с желтинкой
Мне кажется, что если налегке
Пришёл и скомкан в паутинке
Забот, тряпья, еды и кофе
Все элементы невзначай
Мне пришивает день другой, в котором тоже лето
Хоть это лето лишь воображенья след
Которое схватил поэт

Мне кажется, что рай – освобожденье
И в тело сильное проникновенье
Не дуновенье, не восторг,
Когда закончился в провόдке ток
И всё обрушивается в гладь небес
Мне кажется, что рай – немножко бес
Немножко тела сохраняет он состав
И я опять хватаю твой рукав
И ты кладёшь свою короткострижку
На мои локти и ладонь под мышку



 
РАЙ

Рай – такое место,
Где каждому достанется
Немного жмыха от телес
И тесто в печку ставится

Имаго есть одно на свете
Вспорхнёшь, сбривая кудри эти
И пыль-пыльца с твоих седин
На радость поменяет сплин

Жмых хорош лишь для зануд
В рай трудяги попадут
В рай попасть – не хитро дело
Открывай ворота смело

Только в силу всяких плут
Те из этих попадут,
Кто ворчал не понапрасну,
Продлевая жизнь ужасну
И над кем имаго пело
Доставая до предела

Боль не лучшая затрава
Страх меняет пыль на жало
Стыд створаживает в ряд
Всех от мала до ребят

Рай такое значит место,
Где замешивают тесто
Для начинки из тебя
Кундалини чтоб змея
Целовала это место
Что на лбу любовник честный
Обозначил карандашом
Говорит змея: шалом

Я люблю и я любим
Нет закона и над ним
И под ним и под тобой
В рай захочешь – так постой
Ты сперва пойми чего-то
Проводи труды-заботы
Боль-печаль-тоску-подставу
Сделай жалом

Пыль летит из-под крыла
Мне светит во тьме звезда
Я вспорхнул и был таков
Прихватил твоих даров

Рай – в нас
Остри глаз! 

* * *
Петербург – такая хрупкая, такая мелкая деталька
На краю у гибели сплошной
Мрак сибирских лагерей и строек,
Снега в хлопьях, облепивших полог
Той постели, где уснул покой

Если водки чуть пригУбить, а потом зелёного чайку
Из Вьетнама, чтобы жирненький немного
То сейчас же начинаешь волноваться,
Попадая вроде как под шапку Бога,
В жар, в кромешный ужас Революции
И шестое ноября меняет час на семь
Вот она, пучина этой функции
Корневая закадычная Сибирь

Петербург – мизинец на попоне всех и вся
Всей чернухи, святости и боли
Его нет как будто. Лагеря
Отражаются в затоне
Робкой риской наледи стекла,
Трубкой в маленькой мансарде
Дым и как бы вечный запах января
Предсигарный и угарный

Где ты, город, теплишься ещё?
Сколько крепости в твоих расхристых мышцах?
Нам на осень эту чаю вот зелёного, бугристого
Из Вьетнама, куда кануло светло
Всё, что эти камни замело



 
С. Х.

* * *
Когда погасла дня сурдинка
И распростёрлась немота
Её взрывает старая пластинка
Как бы впиваясь в дрожь,
На стороне винта

Мне поперёк покоя и луны
Твои глаза чуть голубые
Видны и не видны

Воображение – хорошее кино
Оно нам снами выправляет чудо
И всё, что видно и чудно
Преображает,
Говорит: я буду!

Хочу глаза и губы у огня
Хочу объятий ток считать законом
Чтоб в стужу будущего января
Читать по буквам, по слогам
Вот эту тонну

Я, кажется, не псих и не поэт,
Не мальчик, лет которому все десять
Я просто жажду свет
И этот мир, что Ты сумел подвесить

И я прошу:
Вот в эту мглу и дождь
Придёшь и примешь, расписав расчёты
Не прекращай движенье звёзд
Они сегодня медоточат
Они спускают на ночных канатах
Мне в сердце торжество
Средь новогодней ваты я хочу её увидеть
И с нею жить грешно

Прости, если соврал, болтун и льстец, увы
Но дай соприкоснуться с властью этой
И цинковым ведром
Коснуться глубины



 
С. Х.

* * *
Прошу у ветра, у того, кто за окном
Колеблет лист один на ветке ноября
Тебя не холодить гниющим ртом
И в сердце не пускать
Той тли холодные струи
И ни уныния не приносить,
Ни плакаться, скорбя

Не то, чтобы я верил в вечную весну,
Веснушчатую кожу выставившую на свет
И благость, не присталую уму
И сладость, что таит
Обвёрнутый скелет

Я просто на краю зимы
На краешке того, что было днём
Хочу сберечь крупинку доброты,
Которая потом запляшет
Огнём вечерним, ровным, как полёт
Я просто в нём, и вот

Вот так, без напряженья жил, а просто и грешно
Хочу, чтоб за моим плечом,
Пока я бреюсь, торжество
Стояло и бросало взгляд
На остов мой и непарад

И чтоб всегда, когда на дно
Большой и вечной ночи
Уходит тёмное пятно
Речной воды и отчеств
Там, Фета шепчет поутру
Моё нутро кривое
И прободает немоту
Словечко дорогое



 
С. Х.

* * *
Когда ты спишь и тишина
И звук из кухни тонкий
Едва-едва собрать в слова
Готов я остов колкий

Ты не свернулась в калачок,
Не протянула руку
А только полуночный чок
Чеканит с кухни звуки

Я зверем прокрадусь к тебе
И как волчок несмелый
Коснусь тихонько головы
Волос травы помлелой

Коснусь кувшинки уха, губ,
Немного талий веток
И мой кувшин проложит грунт
В кручину рек, где мелок

Песок и беленький носок
Коснётся полосы
Где осы выпивают сок
Ушей и головы

Вся анатомия милей
Мне слов и в небе журавлей
И неба, и потоков
Я прикасаюсь к самой той
Что жжёт меня высоко

И лью, и пью, и голос дам
И что-нибудь вдогонку,
Пока по золотым стволам
Снуют дрозды так звонко

Всё в этой камерной тиши
Благотворит рассудок
И новой, неземной луны
Уж рог торчит в погудок

Я пью и не могу стремглав
Ту жажду разорвать,
Что мне печёт родную пасть,
К чему мне припадать

Здесь тёплый плещется ручей
Ничей и мой, волшебный
И головы трещит уже
Мой улей пухлый, нежный

«Дай бусю», – говорю я в лад
И прогибаюсь к мёду
А ветви клонят свой наряд
На милую свободу

На корешке из прелых зим
Я запишу: я ей любим –
И всё, того от века
Хотели те же бурлаки
В обниме человека



 
С. Х.

* * *
Милая бьётся и тонет и бьётся
Что-то тревожит, что-то не может
Воздуха много для лёгких, но может
Рыбке воды надо море из ложек

Милая спит, не теряя окраса
Мясо дрожит под шерстинкой чешуек
Где серебро, там прохлада матраса
Сон распадается в тысячи струек

Сон разрывается, ниже надежды,
Выше сознания, он не безбрежный,
Он тоже не может без головокружения,
Жжения в теле и в сердце нежном

Милая бьётся, милая рвётся –
Вниз, на песчаное брюхо ночи
И что-нибудь точно перевернётся,
Там, где пролежни,
Темнее прочих

Что же здесь можно ответить надежде
Что же тут шатко, что же из ваты?
Или опять призывать вдохновенье,
Чтобы язЫки ворчали богато

Слово что рыбка, бьётся тревожно
Вся его сила – лишь несколько перьев
Здесь серебрятся, от тела столь тонкого
Оторвались и к ладони приклеились

Звеньев ни этих, ни тех не хватает
Бьётся предсердие, бьётся желудок
Лишь на растения я уповаю
Медленный их и дремучий рассудок



 
С. Х.

* * *
Посуды немытой стигматами точат
И колка внутри баламут
Здесь было гнездо у двух уточек любых
Здесь косточки их пропоют

На свечек четыре огонь как подснежник
И гаечка нежности той
Немного безбрежных и ласковых перьев
Срывает и темень порой

Здесь всё у любимых свершается прежде
И загодя будет и впредь
Как будто на время как ветошь на вертел
От слова латинского вертум, то есть
Вертеть

Я в горе, которое точит мой разум
Во сне притворяясь моим
Макаю бумагу и колки чуть газом
Дышу над стишочком моим

Как преподобить вот эту посуду,
Что глаз на стигматы скорей
Смахнуть позолоту и буду и всюду
Я петь и мыть только для ней

– Я хожу там, где никто не ходит, – сказал призрак, пришедший, как он объяснил, меня навестить. – Я говорю, с тем, с кем никто не говорит, – добавил он, после короткой паузы, в которой мне слышалась непонятная глубина.
– Я вижу того, кого никто не видит, – ответила я, – и это значит, что ты не настоящий человек, а просто видение, призрак.
– Я слышу тебя издалека, – сказал он, – как никто другой.
– Шел бы ты домой, – сказала я вежливо, – к черту.
– Но я живу не в аду, – мягко сказал он, – а в раю.
– Бедный призрак, – сказала я, – если ты называешь свой ад раем, то неудивительно, что ты называешь меня «никем».
– Твоя боль – это и моя боль! – ответил он словами из какого-то банального лозунга, слышанного им при жизни. – Вот почему я пришел за тобой.
– Ты пришел за мной слишком рано, друг мой, мне вовсе не хочется переселяться туда, где ты обитаешь, как бы ты свою обитель не называл.
– Там растут ячмень, пшеница, и колокольчики, – сказал он, и слеза скатилась по его прозрачным щекам.
– Но ты ведь призрак, а значит, и колокольчики и пшеница там тоже призрачные.
– Кто знает, может и призрачные, – вздохнул он, – но как они покачиваются на ветру!
– Ну, так и иди к своим покачивающимся колокольчикам! Я не готова переезжать туда, где ты обитаешь, и кто знает, возможно, не буду готова… никогда.
– С кем ты разговариваешь? спросила вошедшая в комнату дочь.
– Тут этот призрак опять… всё рассказывает о колокольчиках, растущих в аду.
– Нет здесь никакого призрака, мама.
– Я говорю, с тем, с кем никто не говорит, – объяснила я ей, чтобы она поняла всю глубинную суть происшедшего, и вдруг вспомнила, что это ведь были его слова.
– Понятно, – сказала она слегка подозрительным тоном и вышла из комнаты. Призрак последовал было за ней, но я схватила его за полупрoзрачную шкирку и выставила за дверь.

Нет большей благодати
чем в зал войти
где тёплый свет
где пол усыпан серебром
где розовая пыль дымится
в лучах могучего светила
где стаи птиц голубокрылых летят над радугой-мостом.
Послушать шёпот душ умерших
что ищут новый дом
в челне Харона сквозь тихую реку
переправляясь…

И возвысив голос
до горных круч
и понизив
до Марианской впадины
обратиться к раздающему
по имени.

29.05.2017