1.
Тебя подрежет розовый Судзуки
На пятой скорости на левом повороте
И сердце выпрыгнет при резком звуке
его передних тормозов потертых.
Оно на красный без тебя проскочит
И к океану бешено поскачет 
Меняя полосы, лавируя меж пьяных
Срезая по бульварам: так короче.
Его настигнешь где-то за Азуром,
Застрявшего в какой-то дикой пробке.
– Поедем в Яффо, – скажешь – там покурим
И выпьем. С океана прет сирокко.
До океана тыщи километров.
Поедем в Яффо, спрячемся от ветра.


2.
Мне часто кажется, что я была в Мурнау
Домой проездом с острова Борнео,
В кафе  листала яркие журналы
И вяло флиртовала с кавалером.
Мне помнится, я там пила какао.
С зефирками. Из твердого стакана.
В объятьях сонных мягкого дивана
потом в гостинице неделю проболела:
Сплошные сумерки и жар лилово-синий.
И заходили  Габи и Василий,
Карандаши цветные приносили.
Жар не спадает. В холле ни души
И все ломаются карандаши...

1
когда я был совсем юным
моя мать пошла за грибами
и заблудилась.

её растерзал медведь.

2
сначала, когда был ещё не в курсе,
мной овладело необъяснимое
желание плакать.

3
помню ботинки мужчины, что говорил
с отцом: чёрные, с красными пятнами
как будто куда-то вляпался.

4
мои ботинки уже стали
мне малы,
моя пижама с котятами
порвалась.

5
котёнок, говорила мама,
я тебя люблю.

6
думаю, теперь уже не знаю
как доходила весть о том, что в магазин
завезли мороженое. каждый раз надо было
бежать, ужасно быстро
бежать, но почти всегда
заплетались ноги, почти никогда
не успевал.

наверное, так же бежала мама.

7
на воскресной мессе священник сказал
что нужно простить всех
кто причинил тебе зло. вернувшись
я отыскал открытку с четырьмя медвежатами
в лесу, двое качались на сломанном дереве.
и написал: «Дорогой медведь, я тебя прощаю».
думая, что действительно
хотел бы простить.

8
её изодранное платье.
её глазное яблоко. половина её уха.
её ноги, разбросанные далеко по сторонам.

она уже никогда не будет ходить
даже на том свете.

9
паук, которого я поймал в коробок
и бросил в костёр
теперь в раю прядёт
огненные паутины. тебе нравится, мама?

10
в открытке сделал восемь дырок
там, где, как я думал, были
глаза медвежат.

11
в одиннадцать лет случился первый приступ удушья.
доктор сказал, что всё из-за
перенесённой травмы, сказал, вырастет.
я вырос из своих ботинок, сказал я.

12
в подвале на стене висела шкура кабана
но в темноте я представлял
что это медведь. тайком плевался
и ругался так, как может лишь ребёнок.

13
ночью ехали с отцом домой
и в свете фар мелькнул
пушистый комочек на четырёх лапах.
отец резко дёрнул руль.
кажется, сбил, сказал отец.

два отяжелевших сердца в машине.
мы больше не проронили ни слова.

14
ночью в окно ударилась птица.
я понял, что это знак.
до сих пор не понимаю, что он означал.

15
отец обнял меня за плечи
когда мы стояли у моря. пронизывающий
ветер, чёрные волны, медведь, глотающий
солнце. полосы крови вдоль горизонта.
разинутая медвежья пасть.

смотри, сказал отец, такой свет
даже мёртвые видят.

16
стою босой на побережье.
в воде голова отца удаляется.
в воде голова отца теряется.

я зарываюсь
в песок.

Перевод с литовского: ГЕОРГИЙ ЕРЕМИН

б/н б/о           поиск хитина панцирей кварца разведённых растёртых

до 12C призывной плов никуда не приводит в висок молоко-неваляшка
чуть свет с ручным управлением скопом отбор препарата просрочен —
сахар не портится не трусь если слегка посасывать сплёвывать после
когда дело доходит до ядра капсулы ничего не будет           светлый шарик
за шариком ссыпан млечный путь (мокнет) на стежке вы           -сокого

замка примесь её не послушал открытка без адреса без раковин в порах

огнеупорны и рослы в отшлифованных кирпичах отражения стопки пра
-вительств дзьоб аккуратных гашёных уроков выживания на пересечённой
человечности тономер мотать на полосатый шлагбаум на ствол облепихи
на батог для прыжков           на треножник для талой съёмки (с гвоздя)
горя давление меряется (выступ любой) нас           учили: земля

примет всё воспитает обнимет взрастит даст путёвку в жизнь           отк

-рытый сотрудник извести (содержимое банок трижды закопанное через
четверть века разговорилось: котлован под церковь машина патрульной пол
-иции с треножёрной площадки догматерь бычки у оклада гомеопатина
часу)            профессионализм           преследует (свой) хвост надувной
воды антикварной           защита-забывчивость стоп описаний

№ 116           антарктиды с утра навалил() \братский вид сверху п()тёрт

() края линии берега/ \никаких п()мет()к ниже нуля/ через ()тверстие п()люса:
течение улицы каменные фигурки на крыше м()настыря с утрат()й
млек()питаний с п()бочн()й гибк()стью виде()           всё б()льше
не\пред/взятые выс()ты смахивают на детёнышей ()х()тника за скалами
с()сед к()ля разбил           \наг()лову/           грядки ръяные медсестры

с те()д()лит()м \в ведре/: «Ёлочка» (Исполняет хор детского сада)

б/н б/о           водопад вписан в фигуру из двух тел           при ближайшем
рассмотрении: индустриальная романтика первой пятилетки гаснет о «тройки»
в шахте нет отопления в непале хватает особого смальца за слоем слой

на кожу намажешь греет само тело ліхтариком азбучным загибается

на самом интересном (отсылка к завоеваниям           доверия отмеченным
карманными небесами в меньшей степени шата) месте стены \огня/ /ложного\
тебя ось высота и длина волн задних сидений бега всего что течёт

б/н б/о           связь между фольгой разводами спринтастрологией неустойчива

«О Д И Н О К А Я Г А Р М О Н Ь» (Перегните письмо про           -играйте )
на равных вывод из лучевой школы одарённых разоблачений во время теста

№ 118           тр()йн()й агент п()белки вес в кругах стекл()дув()в р()с п()бег()м

на дне дыр()к()ла с зав()дом размыт на ()дно()м из витк()в ()ткл()нений           вен
-тиль зрел()й мишени рассыпан наб()р в()йн: «Мишка с куклой пляшут полечку»

б/н б/о            (в столбик профессия) «В море Дендрарий В парке Ванное здание

Мацесты» власть не справляется с засухой обсервера на табор хватает на меж
-сезонный разгон демонстрантов диктанта черновой лебедь совпал шурф им.

Человека прорезь вдоль как если б сама картонка с маркой подкоп

(скакун сухэ-батора сплавы наглядный холодный синтез по цене металлолома) нас
-коро подпись под изотопом («С приездом!» — себе же) открытка оба почтовых

ящика неконечный список связной заплывов без разделений экрана без титла

Последнюю открытку я посылала тебе из Стамбула
Лет шесть назад, точную дату забыла
Помню, что в городе стояла теплая осень
Это было еще до протестов и Эрдогана
В идеальном отеле мы с моим молодым альтер эго
Изучали отдельные быт и нравы
Черные графические интерьеры,
Верхние комнаты для бизнес-переговоров,
Притворяясь журналистами от тревел-гламура,
Как у нас было заведено в Каире,
На Комо, в Порто, Эворе и Лиссабоне
На Корчуле и в Дубровнике
Да и в целом мире.
Шведский блондин уехал утром, я чуть не опоздала
На самолет из-за трафика.

Иногда нам приходилось менять маршрут из-за футбольных фанатов
Иногда из-за молящихся там в мечетях
Иногда из-за рыбаков на Каракёе и торговцев на Истикляле.
Разумеется, мы все знали.

Как говорил один мертвый, который нас с блондином не покидает:
Лучшая карьера обычно в горячих точках.
Женщина с неприятным характером, ты же была в Беслане.
Мальчик, впишите в вашу историю съемки испанской герильи
Умершие дома в провинции. Там ничего не забыли.
Но затянуты светом и паутиной великолепные интерьеры.

Эта история происходила до Украины,
До перемещения из партера на сцену
До превращенья из зрителей в акторов и актеров.

Белый конверт, черно-белая грамотная открытка
С видом гостиницы, как она была в ХIХ веке.
Ее тебе отправляла их служба
Я всего лишь заклеила конверт и надписала.
Кажется, никаких комментариев на обороте.

С той поры никаких наземных посланий
Ни секунды доверия национальным почтам.
Даже не объясню теперь, отчего так.
Странное предчувствие, медный привкус
То ли слишком крепкий кофе, то ли
Ощущение частной и исторической катастрофы

Открытка с сайта http://www.litfund.ru

1.ЕВНУХИ ИЗ ГАРЕМА

Смешанное с гордостью рвение
гаремных евнухов, чьи дряблые
задницы трепещут от изысканных десертов
под пологом очередного султана, когда
бесконечные груди сделались отвратительны.

2.САМООТДАЧА

В оживлении пира, в пробуждении желания –
неотъемлемая заслуга жертвы.

Хитроумно всё обустроил Дедал
для плода царицина чрева от мифического быка.
В ответвлениях ведущих к тупику обустроил перекрёстки.
«Домой!»
«К свету!»
«В дюны!»
Так утомить мозг жертвы, чтоб ложные
надежды на прикосновение, на близость
человеческой жизни настолько ее измаяли,
что она падет в бычьи объятья,
радуясь встрече, с самоотдачей.

3.БЕЗ МЕНЯ НЕТ СИСТЕМЫ

Один и его одиночка – штукатурка
для строящих, пользуясь рабской силой,
когда на каждой стройке
дух насилуют всем скопом.
Круги подавления оскопляют,
кольца в древесном стволе оставляя.
Тайно переправленные на волю открытки
не так ли свои стихи оправдаю?
Порог старости. Вечная юношеская ранимость.
Без меня нет и системы.
Жертва неоценима и незаменима.

ПЕРЕВОД С ИВРИТА: ГАЛИ-ДАНА ЗИНГЕР

Вот уже и август, а я за все лето получил всего одну открытку. Отправил ее мне европейский друг, путешествовавший по Монголии (насколько я мог судить по почтовой марке), который просто послал мне привет и подписался. Цветная картинка на обороте изображает пустыню с несколькими выжженными холмами без какого-либо намека на растительность или иного признака жизни, название места написано буквами, которые я не могу прочитать. Даже получение такой загадочной открытки доставило мне невероятное удовольствие. Этот образчик старой доброй почты, думал я, оставленный на стойке регистрации в отеле, брошенный в почтовый ящик, или доставленный в местное почтовое отделение, совершил свое неведомое и, скорее всего, нелегкое путешествие на грузовике, поезде, верблюде, осле или еще на чем-то – и, наконец, на самолете, туда, где я живу.
Еще несколько лет назад, летом не проходило ни дня без того, чтобы почтальон не принес открытку от друга на каникулах или от знакомого в отпуске. Нынче, вы непременно получите фотографию по электронной почте, а если путешествуют ваши внуки – краткое сообщение о том, что их рейс задерживается или что они прибыли на место назначения. Самым потрясающим в открытках было их невероятное разнообразие. Среди них были не только изображения Эйфелевой башни или Тадж-Махала, или какой-то другой известной туристической аттракции, которые можно получить по почте, но и открытка с придорожной закусочной в штате Айова, с крупнейшим боровом на какой-то ярмарке южного штата, или даже с похоронным бюро, рекламирующим свое профессиональное мастерство, к которому клиенты привыкли за столетие с лишком его существования. Почти у каждого начинания в этой стране, от собаки-фотографа до экстравагантного курорта на водах, была своя открытка. По моему опыту, людей, имеющих привычку отправлять открытки, можно разделить на тех, кто выбирает обычные изображения достопримечательностей и тех, кто испытывает удовольствие, посылая такие картинки, чей дурной вкус обещает вызвать шок или хохот.

Я понимаю этот импульс. Когда ты в Риме, все домашние ждут открытку с Колизеем или потолком Сикстинской капеллы: отправь им вместо этого одну из окрестных пиццерий с пятью маленькими столиками, тремя растениями в горшках и престарелым хозяином с женой, вытирающими руки о фартуки и широко улыбающимися. Поклонники пикантных и вульгарных открыток проводят весь свой отпуск в поисках какого-нибудь особо вопиющего образчика, чтобы развлечь оставшихся дома друзей, пока их супруги выверяют маршруты по серьезным путеводителям и часами прогуливаются с глазами на мокром месте среди великих картин и скульптур в каком-нибудь музее.
Стоит им отыскать подходящую открыточку, как они сталкиваются с проблемой: что же написать на оборотной стороне? Традиционный привет не годится. Несколько подробностей поездки и пара суждений о стране, которую они посетили – неплохо, но лучше было бы придумать что-нибудь поумнее, ведь каждая открытка пишется для конкретного человека. Без сомнения, каждый по-разному пишет своим друзьям и своим родителям, которые всегда ждут худшего, пока вы в отъезде. Так что весьма заманчиво, присаживаясь, чтобы черкнуть домой весточку, учинить что-нибудь нешаблонное и использовать небольшое пространство, отведенное для текста, таким образом, чтобы и самому немного поразвлечься:

Дорогие мама и папа,
Мы потратили все до копейки и досуха выдоили свои кредитки в Лас-Вегасе, так что с тех пор передвигаемся автостопом, время от времени проводя ночь в кутузке, чтобы иметь возможность воспользоваться всеми предложениями местной кухни, которую правоохранительные органы предлагают в тюрьмах штата Техас. Священник, задержанный за вождение в нетрезвом состоянии, с которым мы делим нашу камеру, только что сказал, что мы напоминаем ему пару раннехристианских мучеников. Думаю, вы будете рады это услышать.

Новобрачные.

В отличие от писем, никогда еще не существовало, да и не могло существовать, антологии лучших текстов на открытках, ведь люди, как правило, коллекционируют открытки по причинам, далеким от их литературных достоинств. Если бы такая книга существовала, я уверен, что она содержала бы сотни анонимных шедевров этого минималистского искусства, поскольку открытка, в отличие от письма, требует лаконизма, способного подняться до высот красноречия: короткие и душераздирающие промельки чьих-то существований, вдобавок к бесчисленным забавным и отменно рассказанным анекдотам. Время от времени в антикварных и букинистических лавках попадаются коробки, полные старых открыток, которые ценятся за давность их изображений и наклеенных на них марок. Надписи на них, как правило, написаны давно выцветшими чернилами и неразборчивы. Всем, кто располагает массой свободного времени, я рекомендую углубиться в эту кучу. Открытками долго пользовались люди со скромными средствами, чтобы передать важные семейные новости, уже и после того, как телефоны перестали быть новинкой. Однажды я наткнулся на открытку, в который говорилось:

Фрэнсис Браун умер вчера вечером, похороны во вторник.

Только и всего. На другой ее стороне был изображен известный скакун 20-х годов, поэтому я сразу же представил себе как мистер Браун в соломенной шляпе сжимает трость рукой в перчатке, а в петлице у него гвоздика, как он останавливается выпить пивка в салуне, прежде чем в Сан-Франциско или в Бостоне сесть в экипаж и отправиться на ипподром.
Так что, дорогой читатель, если вам в ваших ежедневных маршрутах случится наткнуться в кафе или ресторане на какого-то бедолагу, сидящего в одиночестве над открыткой и явно бьющегося над проблемой, что бы такого написать, пожалейте его. Перед вами последний представитель вымирающего вида – почти наверняка это будет человек среднего возраста, а то и старик, уже нервничающий и обеспокоенный всеми теми проблемами, с которыми сталкиваются пожилые люди в этой стране. Но возможно, это для него момент передышки, ведь он сидит там, счастливо облизывая двадцатидевятицентовую марку, и ищет глазами почтовый ящик на улице, чтобы отправить то, что может оказаться последней из написанных им открыток, с изображением вашего прекрасного города или городка, с сообщением, которое кому-то будет интересно или неловко прочесть, но которому, в любом случае, порадуется неведомый получатель, то ли в соседнем штате, то ли на каком-то другом континенте, в нескольких часовых поясах отсюда, в таком месте, которое мы с вами даже представить себе не можем.

ПЕРЕВОД С АНГЛИЙСКОГО: Н.ГРЕЗИНА

1
И вот спустя пятнадцать лет до Праги колдовской я взял билет. Вернулся. Волосы мои седее, реже. Мне любопытно, так ли точно время прошлось и по тебе, оставив знаки те же. Лечу я к площади завороженной, к волшбе тех башен, что взмывают, как на бал, всё выше, выше, к рубиновым тем крышам. Вот оперенье света золотое пробилось у меня и озаряет все живое. Со всех сторон сияет, изо всех пустот, меж стен, меж бездн и меж ресниц, чтобы собраться в царственной темнице, в соборе на горе, мой голос вознося туда, куда уносит ветер – за реку в серебре.

2
В кафе на улице Широка холодное и темное пью пиво «Велкопопо́вицкий Козéл» и кнедлик ем из теста мягкого с рикоттой и со сливовой подливой. Со стенки бравый Швейк смиренно на меня взирает. И я вот так же наблюдаю, как горят глаза у всех со мной сидящих за столом. Вижу, что и у них, и не на шутку, какой-то занимается огонь, снедает плоть, а руки их тянутся тайну раскрыть в ручках замка́, обнаружить в садах запечатанный источник. И хотя не всякий, кто прибавит, от тебя убавит, ты как мать и сестра гостей принимаешь, не прежде, чем роса ночная на их головы ляжет, соберешь и укроешь с миллионами любовников в своем лоне, искушая вернуться. Но, увы, под ласковой красой я уже почуял твои когти. Мне от них не спастись, кидаюсь в клюв коршуна, а на той стороне улицы Кафка оседлал плечи своего безголового отца, отлитого из бронзы. Что привязывает к тебе мое альтер эго? Только взгляни, как дух К. меня надвое делит.

ПЕРЕВОД С ИВРИТА: ГАЛИ-ДАНА ЗИНГЕР

ПИСЬМО ПЕРВОЕ

Ты просил, чтобы я никогда не писала тебе ничего, особенно огромных литературных писем. Так и сказал, «огромных литературных», будто я специалист по огромным литературным письмам и наверняка зарабатываю ими на жизнь, обеспечивая наивных влюбленных бешеной, как мчащий по горящей степи табун, перепиской за соответственно безумные деньги, но, к сожалению, мой язык запечатан судорогой, челюсть сведена неразрешимым спазмом, а все слова, которые остались в моем распоряжении, можно легко сосчитать по пальцам одной искалеченной руки: метеорит, электричество, погоня. Но, к сожалению, в погоне за этим невесомым электричеством немоты я растеряла преступно немного информации, будто недостаточно старалась – например, я помню твой адрес; его легко вспомнить, потому что дом как будто соседний с моим, а квартира как будто половина моей. Что поделать, мне больше нечего писать на конвертах.
Поскольку слов у меня не осталось, во всяком случае, два из трех доступных я уже израсходовала в этом нелепом, кашном, квашном предуведомлении (о, как бы я хотела без него обойтись! как бы я хотела обойтись вообще без всего!), то я бы просто хотела, чтобы это был набор фотографий. Так было бы проще для всех. Я бы хотела оставить ровно десять, потому что когда фотографий больше десяти, из них почему-то всегда хочется отобрать десять, а мне невыносимо думать о том, какие уместнее выкинуть; а когда фотографий меньше десяти, тебе кажется, что случился обман и у тебя что-то украли. К тому же, если фотографий девять, десятая всегда снится. Мне, например, постоянно снится, что я обнаруживаю дома старые фотопленки и мчусь их проявлять, надеясь на появление той самой десятой фотографии – и она всегда где-то там обнаруживается, и она всегда самая прекрасная: лето, дерево, скакалка, челюсти мои распахнуты, а язык пляшет на плече – на этих фотографиях я сказочный лабрадор-ретривер цыплячьего цвета, а у всех моих мимолетных хозяев – лица моих любимых, родственников и друзей из прошлого, и каждому из них я приношу то палку, то мяч, то мертвую птичку, чтобы оживили.
Я отвлеклась, прости, но речь шла о длинных литературных письмах – ха-ха, ну как, у меня получается? Про птичку, по-моему, нормально.
В общем, это должно быть десять фотографий, ни больше, ни меньше.
Первая. Апрель, нам с тобой нужно перейти железнодорожные пути, чтобы попасть в Дом, но нас встречает потоп, пустырь и эстакада, и вместо того, чтобы вдвоем отважно ринуться в грязную волну небытия, мы инсценируем какой-то памятник – ты берешь меня на руки и бредешь со мной по колено в грязи, чтобы я не запачкалась. Потом ставишь меня на землю и обнимаешь – я пачкаюсь.
Вторая. Январь, мы стоим на крыше и смотрим на трамваи. Очень холодно и я хочу узнать, насколько – для этого я плюю вниз. Плевок замерзает на уровне третьего этажа. Минус семнадцать, говорю я. Щелк.
Третья. Июль, мы возвращаемся с театрального форума и хотим сократить путь, чтобы пробраться через заброшенный завод. Находим дырку в заборе, я пролажу, а ты застреваешь. Я трогаю руками твой живот, глажу тебя по плечам и говорю: прости, я вообще не знала, что ты такой широкий, я сейчас вызову МЧС. Светит луна, тепло, красивая такая ночь.
Четвертая. Август. Мы должны встретиться на концерте Coldplay в огромной толпе. У тебя сел телефон, у меня на тот момент никакого телефона еще не было. Я разбегаюсь и погружаюсь в толпу, будто в море, закрыв глаза и считая до трех – на счет «три» я вбегу в тебя, это понятно.
Пятая. Июнь. Чтобы отомстить мне за историю с Б., ты решил продать в электричке все мои книги, но, к сожалению, я как раз ехала в одной из этих электричек и купила у тебя все свои книги за бесценок на глазах у изумленных пассажиров. Снимок – какой-то дед требует у меня «Игру в классики» Кортасара, потому что он давно ее приметил, просто не покупал. «Дед, — говоришь ему ты, — Дед, но я уже пять дней езжу с этими книгами, и всем было наплевать, пока она их не купила сразу все!» Да, все люди такие, это правда. Придумываем, что дедом был сам Кортасар – старческая деменция, катается туда-сюда, пытается что-то вспомнить: ура, почти вспомнил, но нет. Не нужна тебе, дед, твоя книга, лучше сойди в Фаниполе и разбей садик, дольше пробудешь.
Шестая. Сентябрь. У меня дома ремонт, мы сидим на красиво застеленных газетах и едим винегрет, купленный в гастрономе, серебряной вилочкой из целлофанового пакета.
Седьмая. Октябрь. В сотне метров от моего дома я говорю тебе: «Нет, дальше тебе нельзя, больше никогда нельзя, хватит, и не думай даже, все» и дальше иду одна. «Боже, дай мне знак, — говорю я. – Я ничего не понимаю вообще, что происходит, дай мне хоть какой-нибудь знак, пожалуйста». Я останавливаюсь и смотрю в звездное небо. Мне в рот падает капля воды. Я закрываю рот и начинается чудовищный ливень. «Спасибо, офигенный знак, — шиплю я, пока мчусь к подъезду, — А можно инструкцию к знаку? Как его толковать, этот твой дурацкий знак? Или это просто, блин, знак как таковой? Какого хрена все так прямолинейно?» Дома я выжимаю свитер над раковиной и смотрю, не сложатся ли подтеки с грязной свитеровой жижи в раз-словечко, два-словечко-будет-лесенка. «Надо чаще устраивать стирку или вообще генеральную уборку, дорогуша», — трактую я этот знак, швыряя свитер на пол и раздумывая о том, что грязнее: пол, свитер, ситуация.
Восьмая. Февраль. На этой фотографии нет ни тебя, ни меня. Мы договорились встретиться в холле биофака, потому что там пусто, уютно и чучело лося. Мы ждем друг друга с 17.30 до 18.30. Телефонов у нас нет, потому что тогда мы, кажется, жили в эпоху, когда не было телефонов. Мы сидим на одном и том же диванчике, но так и не встречаемся. Выходя из холла биофака, мы сталкиваемся плечами в дверях – ты чо, как такое возможно? Ты ждал? Да это я ждала. Повторяю, на фотографии холл должен быть пуст. Разве что лось. Но лучше, чтобы он не вошел в кадр, а то получится, как будто это фото лося, а нужно фото пустоты. С нами потом еще пару раз случались такие пространственные штуки, но эта была самой показательной. Вообще я больше не ходила на этот чертов биофак, там и правда присутствуют искажения пространства, лучше не испытывать судьбу.
Девятая. Март. Я прихожу к тебе домой и кружу по комнате, как ненормальная – мне не на что сесть и даже негде встать, не говоря уже о том, что не на чем остановить взгляд – всюду лежат чужие вещи. Наконец я сажусь у батареи – там нет даже следа чужих вещей, поэтому комфортно, но очень пыльно. Заглядывая под батарею, я замечаю там множество мертвых божьих коровок, но они тоже не похожи на чужие вещи, скорей наоборот – такое впечатление, что это наши вещи.
Десятая. Больше никаких наших вещей у нас не было. Кроме разве что этой фотографии. Это фотокопия старой фотографии группы Led Zeppelin, которую мы раскрашивали вручную на информатике, декабрь.
Ноября и мая здесь нет, потому что ноябрь только что закончился, а фотографии мая я бы хотела расфотографировать обратно, что уж.
Эти десять кадров я бы и сохранила, чтобы забыть все остальное.
Память кого угодно похожа на что угодно, так вот – моя память похожа на подтаявшую апрельскую лодку, в которую все время набирается вода, и если ее не вычерпывать, в лодке рано или поздно не останется ничего, кроме воды, а если ее вычерпывать, можно очень быстро забыть, ради чего ты этим занимаешься. Чтобы не утонуть? Чтобы лодка не пошла ко дну? Самовнимание, самомнение, простой рефлекс, мышечный инстинкт, рукой туда-сюда, а, что? Память? Вам куда, молодой человек, на этот берег, на тот?
Чтобы не раскачивать эту лодку, я придумала, что буду писать письма не тебе, а другим людям – почему нет? Они будут длинные, литературные, как ты и боялся. Но я сдерживаю свое обещание – это письма не тебе, тебе никаких писем я не пишу. Если не веришь, посмотри внимательно на эти десять фотографий – увидишь себя от силы на двух-трех, остальные – какие-то другие люди, правда ведь? Особенно вот этот, толстый. Или этот лысый. Я придумала как минимум четырех разных адресатов, в общем-то даже не важно, существуют ли они на самом деле, или существовали когда-либо. Они мне одинаково дороги, и даже если собрать их всех в единый образ, тебя не получится, поэтому я имею полное право писать им письма практически каждый день.
Чтобы все было совсем справедливо, мне пришлось не без усилий воспитать в себе нескольких авторов, строчащих эти огромные письма – таким образом, если даже твой почтовый ящик уже забит, меня это не касается: пишу не я, и не тебе.
Мне кажется, я держу свое обещание. Это меня так здорово мотивирует – осознание, что я умею держать обещания – что мне кажется, что этими письмами я рано или поздно смогу вымостить себе светлую и прекрасную дорожку в рай, или в новую прекрасную жизнь, или к тебе, или от тебя, что взаимозаменимо. Вот и еще одна ступенька, и я уже вижу – брезжит какой-то свет, ура – а что видишь ты, а ты не дочитал, прости, это не тебе. Метеорит.

ПИСЬМО ВТОРОЕ

Привет! Тут очень круто, хотя ты уверяла меня, что в местах, куда так дешево добраться, в принципе не может быть нормально. Тут дешево вообще все: жить, пить, читать книги, но не хуже, честное слово, чем там, где мы с тобой виделись в последний раз, я специально не упоминаю никаких названий, такая тактика. Кажется, кто-то из нас был не очень прав, когда считал, что сделать так-так – ужасно и катастрофа.
Я сняла небольшую квартирку со стиральной машиной. Кровать тут висит почти на потолке. Каждый день иду с ноутбуком в кафе и что-то пишу, пока есть силы, а потом стираю, потому что пишу ерунду. Это я тебе говорю, что стираю, чтобы не позориться и не высылать ничего – увы, я все складываю в папку «Ерунда», потом сотру, когда напьюсь. Хочу найти работу, но мне не удаются милые работы, о которых получается что-то написать: книжку, рассказик, воспоминание. Я хотела пойти работать официанткой в кафе, но я не могу даже кофе нормально заварить, все разбрызгивается, еще я постоянно вхожу в холодильник, даже если его и нет, я его все равно нахожу и вхожу в него плечом, и вся в синяках. Хотела почти в кино проверять билетики, но такой непонятный язык, что я не могу отличить билетик от другого билетика – вдруг они по билетам на одни фильмы идут на другие? Зато тут в меня влюбился один дедушка, ему где-то за семьдесят, но он очень аккуратно выбрит и неплохо знает английский, потому что воевал. Говорит, все бы отдал за то, чтобы понять, что я тут вообще делаю, а я и сама, в общем, за это все бы отдала, но у меня ничего нет. Я почти ничего не помню, это правда – в первую очередь, о себе. Я иду по улице и растворяюсь в ней, как сахар в чашке. Как –то мне показалось, что я теку, как река или как метро, под собственными же ногами. Возможно, я выбрала самое амнезийное место во Вселенной – но не этого ли я хотела?
Чтобы как-то себя взбодрить, я пишу письма всем, кто мне по-настоящему дорог, но поскольку я ощущаю, что меня там, откуда идут эти письма, по-честному, уже нет (впрочем, вероятно, душа прячется то в правой, то в левой руке попеременно, поэтому я иногда чередую будто онемевшие руки, ведь я была амбидекстром до того, как это слово превратилось в анекдот и вербальный апперкот), я придумываю вместо себя других людей, которые и рассылают эти письма. Каждый из немногочисленных моих адресатов – вместе с тобой их четверо – получает письма от кого попало, но мне, если честно, наплевать, что они обо мне подумают. Мне кажется, это может показаться чем-то вроде арт-проекта – почерк ведь одинаковый. Дай-то бог, чтобы это и правда выглядело как арт-проект. Я вообще мечтаю о том, чтобы всякий раз, когда я слетаю с катушек или делаю что-нибудь неловкое, к примеру, врезаюсь на ходу в этот кровавый холодильник под красивую рождественскую музыку, это происходило в таком разрезе, что всегда можно отойти на пару шагов и повесить на это табличку с названием, вроде «Хотела сказать что-то неумолимо важное, но когда уже раскрыла рот, вдруг почувствовала, что поперек рта встает колючим хребтом дивной красоты ящерица и это что-то вроде рождения самой себя из оболочки, стремительно превращающейся в бумажный конверт, и вместо фразы или реплики просто достала эту ящерицу, будто распечатав письмо, и положила перед ним как доказательство, хотя травмой собственного рождения, случившейся на 25 лет позже, уже никому ничего не докажешь».
Последние мои авторы-письмописцы получаются прямо-таки пугающими, иногда мне кажется, что они существуют на самом деле. Какие-нибудь заточенные, знаешь, в лазаретах, больницах, тюрьмах и растительных домиках люди, у которых нет возможностей писать письма, писать или вообще мыслить посредство слов – и вот я им помогаю, пишу их письма, отправляя их этим несчастным четырем своим дружочкам, и тебе тоже. Не помню, хоть убей, присылала ли я тебе эту страдалицу со скакалочкой, надеюсь, она укатила к Федорову в Нью-Зиланд, но если нет, прости меня, друг, мы все одинаково реальны в моей-то ситуации.
Мне кажется, уехать оттуда, где тебе больно находиться, это как покончить с собой, мы когда-то придумали, что это называется «самоубийство по-польски», как кофе по-польски – когда лень заваривать или варить, заливаешь себя кипятком и через три-пять минут ты вполне кофе. Тут считается, что поляки вечно спешат, а еще про них постоянно рассказывают анекдоты. Я на четверть поляк, наверное, поэтому мне дико смешно, это остальные три четверти хохочут – поляки не понимают юмора во-о-бще!
Я хочу, чтобы ты ко мне приехала, ты же обещала приехать в гости, как только у меня появится квартирка, ведь Миша тебя отпустит, правда? Потому что если ты ко мне не приедешь, я очень быстро перестану тебе писать, а те, кто это будет продолжать делать вместо меня, не очень-то заинтересованы в твоем визите – так же, как чашка свежезаваренного польского кофе не очень-то хочет знать, что это там на полке за джезва, за паровая машинка, за клиновидный алюминиевый горшочек! Я обязана написать, что ужасно скучаю, но не чувствую этого. Впрочем, я это наверняка знаю – а в моей ситуации знание должно идти впереди чувства, как собака должна идти впереди человека. Не бросай меня здесь, но и не отвечай мне ничего, пожалуйста.

ПИСЬМО ТРЕТЬЕ

Мама! Вот я наконец-то на месте. Тут просто замечательно, замечательно! Каждый день какие-нибудь процедуры: пар, электрофорез, ингаляции и маленький теплый бассейн с лавандой. Впрочем, я уверена, что лечусь я в первую очередь от своей застенчивости – я уже начала заводить друзей, сообразив, что нет смысла смущаться тех, кто, как и я, просто гость. Позавчера в столовой я познакомилась с удивительной парой – их зовут Анастас и Милица. У Милицы что-то вроде собственного бизнеса, она производит экологически чистые фрукты и овощи. Анастас преподает философию. Мне кажется, я бы с радостью поехала к ним летом поработать в саду, там яблоки, по ее словам, похожи на маленькие пузатые телевизоры – смотришь в одно из них, а видишь все остальные, и жителей подземного мира тоже видишь: как картошка растет под землей, как удлиняется корень у топинамбура, как бета-каротинится морковь и наливается синью и сиренью черноватая свеколка.
Электронной почвы, прости, мам, почвы, я ненавижу зачеркивать, но еще сильнее ненавижу переписывать, тут нету, поэтому пусть тебя не удивляет такое обычное письмо. Можешь отнести его к графологу, но если ты повыбрасывала мои детские прописи, графолог не поможет. Телефоны у всех тоже отобрали – но добровольно, приказали сложить в сейф, но никто не возмутился. Знаешь, тут еще в чем проблема, я ведь помню не так много адресов, но воспитательница сказала, что это специально сделано – письма разрешается писать в огромном количестве и сколько угодно, только вот те, которые возвращаются сюда обратно (многие, как и я, не помнят точно адреса), тут и остаются – это фонд. Они потом издают книги, составленные из таких писем – мам, в общем, это самые прекрасные книги во Вселенной, я была в Библиотеке и читала; и если я все-таки неправильно вспомнила индекс или квартиру (хотя как можно забыть!) — я не буду сильно расстраиваться, что письмо не дошло – оно вернется и станет частью этой книги, это что-то вроде антологии. Мне потом пришлют копию прямо на дом – через год после окончания программы — и ты все равно его прочитаешь, это письмо.
По-моему, в этом и состоит смысл проекта, письма (или любые тексты в жанре письма) нас заставляют писать каждый день, мы их сдаем, каждый день четыре письма четырем адресатам, такие правила. Сдаем письма мы по вечерам – ровно четыре, получаем потом четыре талона на еду: завтрак, обед, полдник и ужин. Если кто написал два письма или одно, выбирает себе только два талона – например, завтрак и ужин, или только обед. Мне кажется, что это справедливо. К тому же, это ужасно мотивирует! Жаль, что в итоге у меня никаких текстов вообще не останется, зато потом антологию пришлют: пока что все антологии почему-то выглядят как цельная книга – там есть и сюжет, и связь времен, и вообще черт знает что, например, автор — я не знаю, почему так выходит. К примеру, ты знала, что последние три книги Пелевина – это ежегодные антологии из нашей Библиотеки? Да и не только они – оказывается, вообще каждая третья книга, которая сейчас издается – наша. Возможно, об этом никому нельзя знать, но я все-таки считаю, что я забыла квартиру, так что никто и не узнает, увы. Зато я отлично поужинаю! Вчера вот ужина не было, например.
Чтобы ужинать каждый день, я придумала слать письма на несуществующие адреса непонятно кому. Имя я, как правило, выдумываю. Ну, так уже было у Ильфа. Или Петрова? Кто из них слал письма воображаемым адресатам на придуманные адреса, а потом получил ответ из потустороннего мира, где оказалось, что все придуманные адресаты существовали на самом деле и даже виделись с ним, с Петровым, или Ильфом, где-то в Австралии, когда он лежал с воспалением легких при смерти? Черт, мам, какие дебильные выходят письма без гугла. Если бы погуглила эту историю, письмо получилось бы более внятным, но в Интернет нам нельзя – такие правила.
Впрочем, потом оказалось, что тут, оказывается, можно что угодно – хоть продолжать переписку Энгельса с этим-как-его, или, например, писать от имени Ахматовой Гумилеву. Помнишь ту книжку с перепиской Ахматовой и Гумилева – ну, такая синяя, стояла у нас в шкафу – так вот, я ее видела тут в Библиотеке, видимо, тоже антология, просто более ранних лет.
Как там папа, как Лика, как собака? Мам, а была ли у нас собака, ты не знаешь? Извини, конечно, что я такое спрашиваю, но последнее время мне кажется, что ничего не было вообще: ни меня, ни собаки. Просто если я что-то записываю, оно исчезает или как будто этого со мной не было. Я такое еще раньше замечала: иногда где-то в компании я рассказываю какую-нибудь дикую историю времен моей юности, а потом меня будто подбрасывает к потолку ледяным фонтаном – ох, а это разве вообще было со мной? Я не выдумала это только что? Хотя это у всех людей так, мне кажется. Однажды ты рассказывала мне, как в молодости попала в милицию из-за того, что ввязалась в уличную драку, а потом сказала: слушай, по-моему, я это все выдумала, потому что так неправдоподобно звучит. Было бы здорово, если бы со мной у тебя все-таки ничего подобного не случилось – так и представляю, как ты, жестикулируя этими вот размашистыми, скрипичными движениями, рассказываешь, мол, однажды моя дочь выиграла чудесную писательскую стипендию в Б., а потом такая – гм странно, у меня же не было никакой дочери, может, я ее выдумала?
Я бы приложила к письму пару фотографий, но мне нечем фотографировать. Поэтому, кстати, антологии наши могут показаться тебе чудовищно скучными, но нет – в них множество картинок и иллюстраций! Но я херово рисую, мамочка. Поэтому вкладываю сюда буклет и открытку, а также засушенный одуван – это загадка на прощание, ведь сейчас конец ноября и любого рода гербарии немыслимы, как и вероятность угадать правильный номер.

ПИСЬМО ЧЕТВЕРТОЕ

Дорогой Сергей Николаевич!
Как вы и просили, я все за собой записываю, чтобы не забыть. Потом перечитываю, но что-то не вспоминается ничего. Тем не менее, мне важно продолжать, потому что продолжение – мать учения, а я всему учусь заново. Вы говорили, нужно писать как минимум четырем, но все мои адресаты – это вы, дорогой Сергей Николаевич, потому что у вас четыре разных настроения: хмурое, хмурое, нет никого вообще и «иногда мне кажется, что вы – ветеринарный врач». Дорогой, милый Сергей Николаевич! Сегодня мы ходили на прогулку, потом в цирк. Потом нам приносили сарафаны и мы их шили, а потом сарафаны унесли, и стало нечего шить. Потом мне стало нечего жить, жизнь как будто стала мне немного жать и ее тоже надо было ушить, поэтому я надела на шею каркас от табурета, словно это галстук, и пошла в цех прямо так. В цеху все было красным от праздника. Я была как будто наряд свеклы на свекольном фестивале, но из-за деревянной ботвы проиграла другим свеклам с живой зеленью. Я люблю проигрывать, тогда все жалеют и смотрят, и дарят иногда что-нибудь: пуговицу, лягушечку, жучок. Однажды проиграть не получилось, тогда подарили серьезное, коробку шахмат из прозрачной соли, но я все раздарила. Каждый день нужен был суп, и то коня туда, то пешку. Сегодня я уже не помню, что было вчера, но если вы мне принесете письма за вчера, их уже около тысячи, какое-нибудь из этих вчера я обязательно вспомню. Я хочу, чтобы вчера был день рождения, и все бы скинулись и купили бы мне конфету ума и конфету страсти, и я бы металась между умом и страстью, и ум гасил бы страсть, а страсть распаляла бы ум, и я носилась бы за ними, как собака за палкой, туда-сюда. Еще я хотела бы, чтобы вчера я вернулась из путешествия с пакетом фотографий, леденцов, бутылкой шоколадного ликера и без чемодана, потому что чемодан потерялся бы в аэропорту – мне бы тогда вернули его завтра и таким образом в завтра оказалось бы что-нибудь из вчера: я представляю, как бы я распаковывала чемодан и всему удивлялась. Я сегодня играла в этот чемодан около тумбочки Леры. Открываю – матушки, халат! Это был прибой, труба, кальян! Танцы! Дальше рукой туда – засохший зефир! Это морская раковина, встреча с усатым дядькой, снова танцы – дарил зефир, а я засушила, чтобы прикладывать к уху и слушать, как море шумит и щекочут усы. Дальше – целлофановый пакетик! Это мы на голову надевали, чтобы друг друга не слышать, когда поем вчетвером. Лера пришла потом, сказала, что не любит, когда вынимают ее вещи, но потом посмотрела на вещи и сказала, что эти вещи, кажется, уже не ее. Она предложила мне их забрать себе, но я погрызла зефир и оказалось, что черствый. Нам иногда тут дают свежий, поэтому черствый мне не нужен. Дорогой Сергей Николаевич, мне кажется, что вы – тоже черствый, но если бы вас выдали вчера, когда вы были еще свежий, завтра я бы точно так же вынула вас из Лериной тумбочки и приложила к уху, а вы щекотали бы меня морем и усами, но все мои вчера безраздельно принадлежат вам, но не мне. Что мне тут принадлежит, в таком случае? Я могу отвечать только за предметы, которые лежат в моем кармане. Это ключ от сейфа, который мне приснится через несколько дней, когда я уже сдам ключ вместе с очередным письмом вам. Это пуговица «Заря», которую я уже восемь раз глотала, но она ко мне мистическим образом возвращается, прикиньте? Также это пластмассовый неоновый велосипедик из Братиславы, который я купила угадайте где – правильно, в Братиславе, потому что у нас тут в комнате для уборщицы есть дверь в Братиславу, я не знаю, почему именно туда, совершенно дрянной город, но мы договорились, что лучший город в мире, раз другого нам не предоставляют в данной ситуации, поэтому за дрянной город я лишаю себя четвертого предмета, который лежит у меня в кармане, а также информации о нем (простите, пожалуйста, что вас я тоже лишила этой информации) ведь мы поклялись никогда не говорить про Братиславу ничего плохого. Поэтому мне принадлежит немного меньше, чем принадлежало вначале, но это не трагедия. Трагедия, дорогой Сергей Николаевич, в том, что у нас через пять минут утренник и танцы, где я выступаю со специальным пластическим номером «Утюжок», и меня уже зовут, а я так не дописала письмо. Читайте недописанное, милый друг. Вначале я читала недописанное, а теперь ваша очередь: к тому же, я уверена, что когда вы это прочитаете, для вас это все будет в первый раз. Как я вам завидую, кто бы знал. А вы позавидуйте мне, потому что наибольшую, наигорчайшую зависть, которую только может испытывать человек, можно чувствовать только по отношению к тому, кто существует только в тот момент, пока что-то записывает – я сейчас отложу карандаш и перестану быть, а вот вы – вам с этим всем придется как-то справляться, и меня, честно говоря, совершенно не волнует, справитесь ли вы. Все, я помчалась танцевать, а вы давайте, справляйтесь, я в вас верю, несмотря ни на ни-ни-ни, ни на на-на-на, а вот и музыка, ну все, давай.

ДАЛЬНЯЯ РОДСТВЕННИЦА

Проводили до поворота
обернется — не обернется
долго шаги ее звучали
весенними маршами по тротуару

каштаны цвели
летели шмели
душистая млела
под солнцем земля

через год получили
от нее открытку
с видом Витебска
приглашением в гости

знаем слыхали о тамошнем богатстве
три индюка или четыре
теплица колодец
клубничные грядки.

ЗРЕНИЕ ДОСТОЕВСКОГО

Нет ты не неженка не джентльмен
немой найденыш привокзальный
в погоне за яростным подснежником
необозримого зрения Достоевского

карта местности
вот она
держи
на большую распашку

мчат статисты в кротовых шапках
и статистки в котиковых шубках
чтоб влюбиться во всю открытку
в первого повесившегося-застрелившуюся

нет ты не барышня
не гимназист
и ты не зритель нет
но вдруг все обойдется

и все сойдутся
у колеса обозрения
на облачные сидения усядутся
и покатаются все.

ОТКРЫТКА И ОРЛОВА

Бывает до смерти захочется неосуществимого. Например потрогать выпуклую гравюру Судзуки Харунобу ”Фукурокудзю в парикмахерской”. Фукурокудзю — бог счастья. Я видела его однажды в Минске на выставке японских гравюр укиё-э. Сразу полюбила единственную из 64-х гравюр. И вот нет-нет да и вспомню и хочу потрогать всякий раз. А сегодня вышла и нашла на мусорке открытку. Не совсем счастья но выпуклую и надпись золотистая. А внутри поздравление с новым годом Галичке от Иринки. С пожеланием чтобы мечты которые не исполнились в 1961-м то пусть сбудутся в наступающем. Маме принесла открытку показать. Она когда-то коллекционировала. Вдруг у неё такая была. Сказала что имелись похожие. По телевизору в это время шёл фильм с Любовью Орловой. Новогодний. Именно когда мы смотрели новогоднюю открытку никак не выглядящую новогодней в фильме били новогодние куранты. Вокруг нас заканчивалось лето 2017 года а на экране шёл пушистый снег. Любовь Орлова в белом тулупчике отбивалась от назойливого ухажёра. Весь искрился тулупчик снежинками чешуёй крупных снежинок очень красиво. Кавалера толкнула в ватный сугроб и плакала после под ёлкой. Не видела такого фильма никогда. Интересно что перед этим мама говорила что не только открытки собирала но и фотографии артистов и артисток. Вспоминала самых красивых из коллекции. Я помогала вспоминать. В том числе назвала Орлову. Но мама сказала что красивой как раз её не считает. А после включился фильм.