Стой, лягушка!—вдруг крикнул Коля, подняв палку.
Мы были уже подле «ключа»; раздался свист в воздухе и палка камнем упала на землю.
Черт!—выругался Коля,—промах.
Степа бросился к «ключу» и с ожесточением стал умываться. Теперь вместо черного он стал сизым и в этой сизой рамке весело блестели и смеялись серые глаза.
Промах, так промах,—раздался его голос,—айда наверх, там не промахнемся ужо.
Он отбежал от ключа, зорко поискал глазами лягушку в траве и вдруг свистнул, прыгнул, встал, завертелся на каблуке и поскакал дальше. Мы бросились за ним. Пред глазами моими мелькнули задние лапки лягушки, ладонями вверх.
Ну, ничего,—с мелькнувшим состраданием в душе произнес я,—ну, пусть.
Эти слова я еще машинально шептал, когда мы уже были на второй площадке. Здесь мы сделали привал и решили раньше переговорить с таинственным существом, сидёвшим на скале, прежде чем приступить к задуманному. Теперь неизвестный вырисовывался отчетливо, хотя черт лица его нельзя было разглядеть. Но Коля не ошибся… Это, действительно, был мальчик, лет 14, а может быть и постарше.
Как же быть?—спросил я.
Сейчас увидишь,—отозвался Степа.
Он поднял камень и, хотя знал, что до скалы ему никогда не докинуть, все-таки бросил его, вероятно, чтобы настращать. Потом выставил ногу вперед, задрал голову и прокричал:
Эй, ты, леший, отвечай, откуда взялся и кто ты такой!? _
Привидение посмотрело вниз и, видимо, не поняло, чего от него хотят, ибо опять равнодушно подняло голову и стало смотреть на море.
Степа еще раз бросил камень, бросил и Коля, за ним я, и все мы загорланили:
Эй, ты, черт! ты как смел на нашу скалу взлезть?.. Сходи живей!—А Коля докончил:
Не сойдешь добром, мы стащим тебя и так отколотим, что год будешь помнить.
Мальчик нагнул голову, с удивлением посмотрел на нас и спросил:
Это вы мне говорите?
Голос его был такой тихий, что едва доходил к нам.
А то кому же?—рассердился Степа,—другой
собаки, кроме тебя нет здесь; стадо быть—тебе. Ну, слезай; нечего там сидеть.
Я могу сойти, если вам этого хочется,— донесся к нам голос—Что вам нужно от меня?
Так я тебе и отвечу,—проворчал Степа и опять крикнул:
— Слезай! Сказано сходи, стало быть, нечего расспрашивать. Ну, живее… Бросить разве в него еще раз камнем?—обратился он к нам.
Мне нравится ваш крик,—произнес как бы с удивлением незнакомец на скале.—Я иногда люблю слушать, как кричать. Крикните еще раз и я, пожалуй, сойду.
Всё это было произнесено каким-то мечтательным тоном, который прогонял из сердца гнев. Только Степа не унимался и голос товарища с особенной силой звенел, когда с уст его срывалась ругань.
Ну, вот и хорошо; и отлично,—одобрило привидение крик Степы.—Теперь подождите, я сейчас буду подле вас.
Одну минуту у меня была мысль, что он слетит к нам. Я затаил дыхание. Но вот он скрылся на мгновение—и сейчас же показался под скалой. Потом легко и плавно сбежал вниз.
Вот я и спустился,—произнес незнакомец,—правда, скоро?
Мы были ошеломлены. Даже Степа на миг унялся. Перед нами стоял оборванный, босой мальчик, поразительно худой, но чистенький, с удивительно нежным лицом, заостренным книзу. У него были большие черные глаза с длинными ресницами. Губы были бескровны, а цвет всего лица напоминал свежий воск. Всего же удивительнее в нем был его голос. Он был и звучный, и тихий, и приятный, как будто тоскующий, проникал в сердце и радовал, и мучил его. Хорошо было слушать его, но сейчас же жалко чего-то становилось и не радовал светлый день, солнце; что-то прошлое, ушедшее, просилось в душу и как будто это по нем была жалость.
Ну, говори,—властно произнес Степа, наконец,—ты кто такой?
Мы с Колей бросились в траву и только Степа продолжал стоять в угрожающей позе и волосы на голов у него ощетинились, как у ежа.
Я сын царя,—произнес мальчик.
Коля живо повернулся, чтобы хорошенько рассмотреть незнакомца. У меня чуть сердце не разорвалось от волнения и я одобрительно улыбнулся ему. Степа насмешливо засвистал и свист этот, как длинная черная нитка, соскользнул с его губ, тихо скатился с площадки и пропал под горой. Стало тихо. Как будто потемнело. Вспорхнула стрекоза, задрожала крыльями и пала подле нас. Две бабочки, догоняя друг Друга, закружились над головой таинственного мальчика и, вдруг, круто повернув полет, скрылись на третьей площадке.
Врешь,—наконец произнес Степа.—Разве у царя такие сыновья бывают? Я и то лучше тебя одет. На тебе и башмаков даже нет…
Это ничего не значит,—возразил настойчиво мальчик.—Хотя я знаю, что вы поверить мне не можете и что я ничем не могу доказать этого, я все-таки утверждаю, что я сын царя.
Здесь даже Коля не выдержал и засмеялся. Только я один верил таинственному мальчику и с участием слушал его.
Вы нам басен не рассказывайте,—произнес Коля своим тоном, не терпящим противореча, однако уже вежливо.—Мы знаем, что такое царь, и каким должен быть его сын. Вы же похожи на самого бедного мальчика, которого я когда-либо встречал. Наверное, вы—нищий.
Нет, я не нищий,—с живостью возразил незнакомец.
Степа сел, не переставая бросать на мальчика враждебные взгляды, а тот продолжал отвечать нам, как преступник судьям.
Я живу,—продолжал мальчик,—с родными. У нас маленькая лавочка. Отец стар и слеп. У меня есть мать и брат помоложе меня. Мы живем в этом доме всего несколько, дней. Лавочку же мать откроет дня через два, так как дождь испортил весь товар, когда мы переезжали. Вы видите—я не нищий.
Я перестал его совершенно понимать. Разочарование вмиг охладило мое участие к нему.
Ну вот,—расхохотался Степа,—я ведь говорил, что ты врешь—и так оно и вышло! Вишь ты, какой царский сын нашелся. Батька твой, говоришь, лавочник. А может, вор. Я бы тебе ужо ухо расквасил, кабы ты не такой худой был. Знал бы в другой раз, как врать. На гору же больше не смей приходить. Хозяева этой горы—вот они,—он с гордостью указал па нас,—и сюда никому приходить нельзя.
А все-таки я сын царя,—повторил мальчик с убеждением.—То, что вы мне сказали, меня не удивляет, так как здесь мне все тоже самое говорят. Но ведь все это я «здесь» слышу. «Там» же—я сын царя,—он сделал ударение на «там»,—у меня прекрасный замок, отделенный от других золотыми прутьями. В моей конюшне двенадцать серебряных лошадей. Мой учитель и друг, старый «Наставник» первый советник царя, отца моего. У нас есть враг «Красный Монах», с которым я недавно сражался. В наших лесах живут львы, слоны, носороги, тигры и я охочусь на них, со своими стальными собаками. И много, много чудесного есть в нашем царстве. Отец же всегда сидит на троне из золота и слоновой кости: у него борода белая и густая, как баранья шерсть и спускается до первой ступени трона.
Подождите,—прервал его Коля,—я сейчас уличу вас в обмане. Отвечайте, вы носите одежду сына царя или бедняка?
Бедняка, — ответил таинственный мальчик, улыбаясь.
Хорошо. Отец ваш лавочник и живет со вчерашнего дня в нашем доме. Вы так сказали.
Мой отец слепой. В лавочке же находится мать и живем мы в вашем доме.
У вас есть еще брат?
Да, моложе меня и все его любят.
Вот видите,—уже снисходительно произнес Коля,—я и докажу, что вы нас обманываете: мы ведь знаем, что у каждого человека есть один отец; но так как ваш отец-лавочник не может быть в то же время и царем, и так как у каждого мальчика может быть только один отец, то и выходит, что вы нас обманываете.
Он с торжеством, словно хорошо решил задачу, посмотрел на мальчика, но тот нисколько не смутился и, улыбаясь, сказал:
Я сяду подле вас, так как устал стоять. Я очень скоро устаю.
И когда сел, то продолжал:
«Здесь»,—он опять сделал ударение,— здесь, действительно, выходит так, как вы говорите. Здесь я почему-то сын лавочника, у меня младший брат и я в одежде бедняка. Однако все это здесь, вот здесь, на земле. Но в том-то и дело, что я живу не «здесь», а «там».
Он опять подчеркнул свои слова и я почувствовал, что у меня зашевелились волосы на голове. Очарование вновь овладело нами.
Я ничего не понимаю,—произнес Коля, совершенно озадаченный.—Что значит — здесь и что значит—там?
Что понимать,—рассердился—Степа, дать бы ему вот так, раз!..—Он уже поднял руку, но я вовремя успел удержать его.
Таинственный мальчик даже не пошевелился, чтобы защитить себя, и улыбался своей загадочной улыбкой.
— Я вам объясню,—просто сказал он,— Моя настоящая жизнь есть то, что у вас называется сном. Когда-то, будучи еще очень маленьким, я думал так же, как вы. Я верил, что живу здесь, на земле, что отец мой лавочник, что создан для отдыха. Но с восьмилетнего возраста я стал учиться, перечитал много книг, сам много думал и постепенно пришел к мысли, что жизнь здесь, на земле—обман, как считал некогда обманом я сон, и все, что снится. Подумайте, здесь я почему-то бедный, несчастный мальчик, с которым всякий может все, что угодно, сделать; здесь почему-то у меня отец слепой и бедный старик; здесь всей моей семье страшно тяжело жить… В моей настоящей жизни,—а она начинается, когда я засыпаю,—я свободен, не страдаю, я не слабый мальчик, которого каждый может бить, оскорблять, который часто голодает со своей семьей. В моей жизни мой отец—царь, и у него трон из золота и слоновой кости. Меня любят и лелеют. Вы видите, я не обманываю вас. Нет, вы не знаете, какая моя жизнь изумительная. Можно — ли верить, что не сон, не гадкий сон жизнь здесь, на земле? Ведь у нас даже земли не существует. У нас нет ночи и никогда я не был во тьме, в моей жизни. На нашем небе четыре великолепных солнца. У нас есть горы, но они из облаков, не черного цвета, а белого, бархатистые, и ног не давят,- когда по ним гуляешь. Там я никогда не устаю. Я выхожу часто из нашего царства с «Наставником», и любимая паша прогулка по Млечному пути. Как я счастлив там! И лишь когда я засыпаю там, мне снятся тяжелые сны. Снится земля, отец-лавочник, беднота, вы, эта гора, это море.
Ах, какие у нас моря—если бы вы знали!
Он всплеснул от восторга руками; мы же сидели онемевшие, с чувством большого счастья от его рассказов, но испуганные теми вопросами, которые тут же постепенно начинали зарождаться в наших головах. О какой другой жизни он нам говорил? Разве наша не настоящая, и гора, на которой мы сидим, не существует? Разве сон и сновидения не проходят с наступлением утра? Что-то дикое и мучительно-ужасное пробежало в моей голове, по странно:—душу переполняло что-то теплое, таинственное и радостное, как будто я замерз и теперь оттаивал. С каждым словом этого незнакомого мальчика очарование все боле охватывало меня, и мне казалось, слушая его, что между нами давно существует какая-то тайная связь; что мы где-то уже были, жили, разошлись и снова встретились теперь.. Что-то похожее на любовь, на страстную привязанность зарождалось к нему, и сознание о том, что он не мой, не брат мой, не мой друг, причиняло мне страдания.
— Говорите, рассказывайте,—шепотом попросил я, схватив его за руку, и когда он, услышав мой шепот, посмотрел на меня, я по чувствовал, как между нами сверкнуло и загоралось что-то, как искра, светлое, и жгучее, и радостное. И опять от этого на душе стало так, как будто и я, и он—долго бродили одинокие, искали друг друга и, сойдясь, обрадовались.
Все это очень чудно,—задумчиво произнес! Коля, но уже совсем другим голосом, чем раньше,—и вы мне кажетесь странным мальчиком. О, да, я так вас буду называть: Странный Мальчик. Но о том, что вы нам рассказали, я никогда не слыхал, не читал и мне оно не приходило в голову. Может ли быть,—вопросил он, не то к нему обращаясь, не то к себе,— чтобы наша жизнь была сном, а наш сон—настоящей жизнью? Но ведь гора все-таки есть и я сижу на ней. Сижу ли? Посмотрите,—он взмахнул руками,—я бью землю и это ведь наверное. Скоро нас позовут завтракать. Придет толстая Маша. Дома есть мать и она нас ждет. Как странно все, что вы говорили. Как вас зовут?
—Алеша.
Мне нравится ваше имя,—важно произнес Коля,—но все-таки будьте для нас «Странным Мальчиком». Я, кажется, буду вас любить. Послушайте, Странный Мальчик, я теперь сижу на горе и с вами разговариваю? Или мне это кажется?
—Вам кажется,—тихо отозвался Алеша.— Разве во сне вы так же не видите этой горы, товарищей и все это вам не кажется настоящим? Во сне вы видите свет, хотя ваши глаза плотно закрыты; вы разговариваете, хотя не раскрываете рта; вы бегаете, а между тем ваши ноги неподвижны. Не правда ли?
—Это правда!—вскричал я.
Совершенно верно,—подтвердить Коля. Только Степа брезгливо фыркнул и закурил.
—Вот видите,—продолжал Странный Мальчик,—и только проснувшись, вы узнаете, что оно было сном и неправдой. Для меня же обратно. Я знаю: то, что во сне со мной—есть истинная правда, и не верю тому, что есть здесь. Здесь ложь, гадкий сон, потому что жизнь должна быть счастьем, а не страданьем. «Там» же—правда, и она дает счастье. Ах, я счастлив, когда наконец засыпаю.
Наступило молчание. Мы сидели и глядели на него и теперь он представлялся нам совершенно иным и в другом свете. Как было дивно… Оборванный мальчик, которого мы хотели прибить, он был теперь больше, чем равный нам, и мы крепко уважали его. Своей уверенностью он точно убедил нас, что он сын царя. Разговор его соответствовал его сану, и нисколько не казалось уже неприятным; что он босой. Глядя на него, мы находили его все более милым, а черты лица благородными, возвышенными.
Скучно что-то очень,—произнес Степа, зевнув и перевертываясь на живот.—Нет, я уже пойду,—он неожиданно вскочил на ноги,—а то мне худо от батьки придется. Даром только прибег сюда.
Он постоял подле нас, видимо колеблясь, поглядел на солнце, с азартом почесался, совсем было уже тронулся, чтобы идти, как опять обернулся и, обращаясь к Странному Мальчику, произнес с насмешкой:
—Так ты, стало быть, черт, теперь будто спишь?
—Я сказал,—ответил Странный Мальчик.
Чудно что-то очень. Ну, а я-то как, значит, по-твоему: взаправду здесь или тоже сон твой?
Вы, может быть, и существуете, но для меня вы—сон.
— Так…—зловеще произнес Степа,—ну, а как я тебя вот этак тресну кулаком по этому месту?
У него загорелись постепенно глаза, и руки сжимались в кулаки.
—Будешь ты кричать или нет?
—Я никогда не кричу, когда меня бьют. Мне, правда, от ударов больно, но я знаю, что никто меня не бьет. Оттого и не кричу.
—А ну, попробую!—с жестокостью произнес Степа, приблизившись к Странному Мальчику.
Тот даже не сделал движения, чтобы защищаться. Коля с любопытством смотрел, ожидая, что будет. Я только в волнении протянул руки. Но в это время Степа размахнулся и изо всей силы нанес Странному Мальчику удар по лицу. Я крикнул от ужаса. Алеша покачнулся, с жалкой гримасой-улыбкой посмотрел на нас, провел рукой по лицу, и опять уже сидел ровно, не издав ни звука.
Мы все молчали.
—Какие гадкие сны бывают,—прошептал Странный Мальчик.
—Я тебя дойму,—озверев, диким голосом вдруг крикнул Степа!—ты у меня закричишь!
—Ну, ты,—не дам больше,—сурово вмешался Коля и, обращаясь к Алеше, с важностью сказал:
—Странный Мальчик, вы выдержали с честью испытание и теперь я верю вашим словам. Хотите быть моим другом?
Алеша улыбнулся ему. Я же страдал и наслаждался счастьем. Степа все стоял нахмурившись и исподлобья глядел на нас.
—Ну, и черт с вами,—вырвалось у него с досадой. Он плюнул и убежал.
Солнце стояло уже почти над головой и безжалостно жгло нас. Сверху как бы спускался огромный шар, наполненный жаром, а вдыхаемый воздух казался густым, нездоровым. Раскаленное серебро моря стояло неподвижно, а посреди него, как человек в пустыне, еле передвигалась лодочка. Слева отчетливо вырисовывалась невысокая церковь слободы и над крестом ее летала стая голубей.
—Хочешь играть с нами?—спросил Коля у Странного Мальчика.—Но раньше я поведу тебя к нашему «ключу», где мы умоемся. Жарко очень.
—Я никогда не играю.
—Как не играешь,—вмешался я,—разве можно не играть?
—Я не люблю играть,—повторил Странный Мальчик,—я люблю думать. В игре нельзя быть свободным. Все мешает и от всего зависишь. Когда же я думаю, я совершенно свободен. К
тому же игра утомляет и вместо удовольствия испытываешь слабость. Я очень слабый.
—О чем же ты думаешь?—спросил я с любопытством
—Обо всем. Я сидел на скале и глядя на море. Лучшую радость ведь получаешь благодаря глазам. Я сижу неподвижно и все само, без моего усилия, входит в меня. Не только входит, но как бы просит разрешения войти. Я открываю глаза и вся прекрасная даль входить в меня. Какое море ни широкое, но все же сжимается, чтобы уместиться в моих глазах…
—Как у тебя умно все выходит,—с жаром перебил я его.
Он улыбнулся и продолжал:
—Пролетит птица, но и она моих глаз не минует, на миг войдет и полетать дальше. Самое большое и самое малое входит в меня и радует. Нужна ли мне игра?
—Но тебе не хочется бегать, кричать, охотиться?— спросили мы оба жадно, в один голос, все более поражаясь тем, что слышали от него. То, что он говорил, было так странно, необычно для нас. И то, чем мы жили до сих пор, стало как-будто колебаться, становилось как-будто чужим от новых мыслей.
—Нет, не хочется. Вы посмотрите: мне пятнадцать лет, а мне едва дают двенадцать. Я ведь слабый, и оттого, вероятно, не хочется… Дома я как-то слышал, что скоро умру. Потому и учиться перестал, потому и читать перестал. Со страхом мы взглянули на него. Я никогда не видел мертвых людей, никогда не видел людей смертельно-больных и никогда не думал о смерти. Не думая, как-то уверен был, что смерть существует для других, нас же не коснется. О себе не говорю. Мне даже дико было бы подумать, что я могу умереть. Не только потому, что смерть считалась чем-то невыразимо страшным и что о ней дома говорили шепотом и с ужасом: я ненавидел смерть и инстинктивно боялся ее.
—Ты скоро умрешь?—с трепетом спросил я его.
—Слышал, как говорили, что не долго поживу еще.
—А… а ты не боишься смерти?—бледнея, спросил Коля дрожащим. голосом. Оба мы стали боязливо оглядываться назад. Казалось все, что кто-то стоит за спиной у нас.
—Я ничего и никого не боюсь,—медленно, как бы желая убедить нас в том же, ответил Странный Мальчик.—Кого мне бояться? Я ведь сын царя. Но у меня гадкие сны, которые преследуют меня. Я просыпаюсь сыном бедного слепого, которого все и всегда мучают. Мать… ах, если бы вы знали, как мы несчастны. Но вот придет смерть и все переменится. Никогда уже не проснусь я, и вечно буду там, где живу настоящей жизнью. Я люблю смерть,—она благодетельница.
—Все это чрезвычайно странно и непонятно,— почти с отчаянием произнес Коля, подумав.— Не бойся, Павка,—успокоил он меня, заметив, что я стал дрожать и схватить его судорожно за руку.—Я должен поговорить с папой об этом. Ты ужасно странный мальчик. Я таких не встречал. Но ты мне очень нравишься и,— откровенно прибавил он,—если бы я не боялся, то сидя бы с тобой и разговаривал. Так интересно все, что ты говоришь, и мне право чего-то стыдно. — Голос его оборвался. — Кажется стыдно?—задумчиво переспросил он себя.—Ты назвал Красного Монаха. Кто это такой? А Наставник? Я готов познакомиться с твоими друзьями и врагами. Я верный… в дружбе.
—Я верю тебе,—сказал Странный Мальчик.
—Кто такой Красный Монах и Наставник?— спросил я.
—Наставник,—ответил Алеша,—самый добрый, близкий и драгоценный друг мой. Красный Монах могущественный враг нашего царства,— и между Наставником и Красным Монахом была вечная борьба.
—Ты говоришь была,—произнес я—а теперь?
—Об этом я вам когда-нибудь расскажу.
—Разве они существуют?—спросил Коля, положив руку на плечо Странного Мальчика.
—Конечно. Они существуют, но не «здесь», а «там», в царстве моего отца. Какая удивительная, прелестная жизнь у нас. Даже жалко и стыдно видеть все, что здесь. Если бы вы хоть одним глазом могли увидеть, как у нас прекрасно.
—Разве там все не так, как здесь?—спросил я, все держа Колю за руку.
—О, нисколько не похоже; меньше чем темная комната похожа на солнце.
—Там училища нет?—с недоверием допытывался я.
Странный Мальчик вдруг засмеялся.
—Нет,—произнес он, став серьезным.— Трудно представить себе, что там. Когда-нибудь я вам подробно расскажу, как живут в нашем царстве.
Мы молча слушали его.
Все было так ново и захватывало целиком. Вот тебе и оборванный мальчик, думал я, все более чувствуя его превосходство над нами. А мы еще хотели побить его…
—Ну, расскажи нам о Красном Монахе,— попросил, наконец, не выдержав, Коля.
—Расскажи, пожалуйста, расскажи,—попросил и я.
—Хорошо, я расскажу вам,—с готовностью ответил Странный Мальчик, и мы переменили места, чтобы удобнее слушать. Но в эту самую минуту раздался острый голос Маши, звавшей нас завтракать. Приходилось отложить слушанье рассказа. Неохотно мы поднялись с своих мест.
— Ты видишь, нас зовут и нам нужно идти,—произнес Коля.—посиди, если можешь, И подожди нас. После завтрака мы придем и ты нам расскажешь о Красном Монахе.
—Я думаю и мне уже пора домой идти. Лучше всего зайди к нам, когда будешь свободен. У меня славный брат, и он будет рад, когда ты придешь. Тогда я расскажу вам, если удобно будет. А то в другой раз когда-нибудь…
—Паничи, Коля! Павлуша! — Кричала Маша, надрываясь.
—Сейчас,—с досадой крикнул в ответ Коля и, подумав, сказал:—хорошо, я приду к тебе с Павкой, как только мне можно будет.
—Вот это будет славно,—одобрил Алеша.
—Так мы друзья,—повторил Коля снова,— подавая на прощанье руку.
—Друзья, друзья, конечно, — улыбаясь ответил Странный Мальчик.
Мы стали спускаться, все оглядываясь на Алешу, который быстро вскарабкался на третью площадку и сейчас же появился на скале.
—Какой славный мальчик,—задумчиво сказал Коля, сбегая вниз.
—Ужасно хороший,—поддержал я,—и я люблю его.
Никогда я такого не встречал. Спрошу сегодня у папы кое о чем. Наверно папа знает.
— Гоша все знает,—убежденно произнес я.
Говоря так, мы успели спуститься с горы. Во дворе мы еще раз оглянулись на Странного Мальчика. Опять, как прежде, не то муха, не то большая птица, не то человек сидел на скале. Мы дружески улыбнулись ему, будто он мог увидеть улыбку, и пошли домой.
—Бабушка, — оживленно произнес еще на пороге Коля,—скажите: существуем ли мы, или нам это только кажется, а на самом деле мы спим?
—Что такое? — изумилась бабушка, глядя на него во все глаза.
—Существуем ли мы, или нам это только кажется?—повторил он.
—Ступай лучше умыться, — скомандовала мать,—я тебя таким грязным к столу не пущу.
Против обыкновения Коля не стал противоречить и пошел исполнять приказание.
—Умываемся ли мы?—с недоумением произнес он, стоя перед умывальником и взглянув на меня,—или нам это только кажется?
Я начал тихонько дрожать.
—Должно быть, снится,—трепещущим голосом ответил я.
Мы переглянулись. В первый раз в жизни мне стало страшно от того, что я посмотрел ему в глаза.
—Глаза ли это?—пронеслось у меня с ужасом.
Я внезапно почувствовал, что мы стали чужими, далекими…
Брат? Что такое брат?
Ледяные струи поползли по моему телу. У меня завертелось, в голове.
—О чем я думаю, зачем я это думаю?— упрекнул я себя, — ведь это Коля, Коля! Что такое Коля? А, может быть, мне все это снится. Где это я теперь?
Я вздохнул и оглянулся. Коля уже намылил лицо и руки, и там, где были его глаза, лежали большие комки белой пены.
Я сделал умоляющий жест и как-то весь сжался.
—Это ты, Коля? — тихо спросил я.—Не будешь говорить об этом, — прибавил я сейчас же.
—Не будем,—равнодушно ответил он.
Стало как-то очень скучно в комнате, и плеск воды раздражал, как будто кто-то царапал тело в одном месте не переставая. Мы молча докончили умыванье и пошли в столовую. Там было темновато от полузакрытых ставней. Коля еще раз спросил:
—Мама, живем ли мы, или это только сон, гадкий сон?
—Что это за глупые вопросы, Коля; вот, возьми яйцо.
—Это яйцо?
Он внимательно осмотрел его, точно впервые увидел; долго вертел в руках и, наконец, лениво разбил.
—Как будто яйцо, — тихо произнес он,—а может быть его совсем и нет.
Он задумался и молча ел. Я осмотрел свой хлеб, попробовал его и спросил:
—Бабушка, это хлеб? Что такое хлеб?
Здесь я не так боялся и мне было легко.
—Да что это с ними сегодня?!—рассердилась мать.—ешьте скорее. У Маши постирушка и ей нужно дать прибрать.
Мы начали есть. Молча, без шума, без крика прошел завтрак. Мать не могла надивиться нашей сдержанности.
—Вот такими,—произнесла она, обращаясь к бабушке,—я их обожаю. Как приятно, когда завтрак проходит без огорчения.
Мы не дослушали конца ее рассуждение и отправились в свою комнату. Там Катя улегся на кровати, а я сел у окна и сталь смотреть на двор. На скале уже никого не было.
—Никого нет на скале, — с сожалением произнес я.
—Я так и знал,—ответил Коля; — но мы пойдем к нему. Только бы мама об этом не узнала.
Потом мы молчали долго, все думая о том же.
—Удивительно?!—произнес, наконец Коля.
Я живо обернулся и сейчас же пересел к нему.
—Что ты, Павлуша, думаешь о нем?
—Мне жаль, что Степа его ударил.
—Нет, не то,—с нетерпением оборвал он меня,—живем ли мы, или это нам кажется, а мы спим. Что такое жизнь, Павка?
Я не мог сразу ответить на этот вопрос, молчал и думал.
—Жизнь,—сказал, наконец, я—жизнь это… жизнь. Как странно, Коля, что мы никогда об этом не думали…
—Я бы у учителя спросил,—отозвался он,— но наверное, и тот не знает. Странный Мальчик умнее всех их. Учитель интересуется, выучил ли я басню, решил ли я задачу. Задача? За-да-ча, — повторил он раздельно, — разве это имеет какой-нибудь смысл? Но ведь тогда и учителя нет, и если он мне является во сне, то только, чтобы спросить или объяснить задачу. Как же человек, который мне снится, может знать, что такое жизнь?
—Мне страшно, Коля,—дрожа выговорил я, хватаясь по обыкновенно за него.
Он каким-то странным взглядом смерил меня и вдруг засмеялся:
—Но ведь и ты, Павлуша, сон мой; почему же мне жалеть, что ты боишься.
—Коля, перестань, я боюсь! говорю тебе, мне страшно. Все это неправда. Ты Коля, а я твой брат и папа наш, а другое, может быть, и сон. Но мы, мы не во сне, мы на самом деле. Не говори больше, Коленька. Вот я держу тебя за руку. Ты чувствуешь, что я держу ее. Нельзя много думать. Странный Мальчик нас обманул. Ах, зачем мы его слушали,—вырвалось у меня с тоской.
—А что, — вдруг произнес Коля, —следя за своей мыслью,—а что если и Странный Мальчик наш сон? Что Павлуша? Как ты думаешь? Вот так ловко вышло!
Он засмеялся успокоенным смехом, и я с радостью в душе, но со слезами на глазах, стал улыбаться.
—Значит,—решил Коля,—так. Его нет— он наш сон, и рассказал он нам, что нас нет, а мы ему снимся. Что… Я ничего уже не понимаю…
Он внезапно перестал смеяться и замолчал. Также внезапно он прижался ко мне и тихо шепнул:
—Я боюсь, Павлуша!.. Я смертельно боюсь, милый мой. Кто сон: он или я, или мы все—сон? Может быть, есть какое-нибудь могущественное существо, которое спит теперь и все мы—с папой, с горой—снимся ему…
Как будто длинная и холодная игла прошла сквозь меня от головы к ногам. Не ужас, а что-то большее, не счастье, а что-то бесконечно ослепительнее, испытал я при звуках этого родного жалобного голоса.
—Пойдем к маме! — вскричал я, —пойдем, где светло, где люди. Я не хочу, чтобы мы здесь оставались. Пойдем, пойдем!!!
И мы с диким воплем выбежали из детской…
Но я ошибся. Мы долго не забывали этого, и многие годы подряд нет-нет и—эти сумасшедшие мысли приходили и беспокоили. Они приходили наводили безумный страх, мучили, терзали меня и исчезали так же неведомо, как внезапно приходили.
Алеша круто повернул мой душевный мир!
1907 г.
:
ДВОЕТОЧИЕ: 