«… Паломники взбирались по склону горы Скопус, с гребня которой они должны были увидеть место, где когда-то стоял Иерусалим. … Стон вырвался у них при виде открывшегося им полного запустения. Внизу, у них под ногами, простиралась долина Иехошафат, веками служившая Иерусалиму кладбищем. Богатые надгробия знати поросли сорняками. Неухоженные могилы простого люда были полностью покрыты травой. С другой стороны долины, за Священной горой, высилась цитадель, укрепленная, как в дни еврейской славы. Но теперь там размещалась когорта десятого легиона. … Всюду, куда только достигал взор, холмы были покрыты голыми колючками и чертополохом, … да и сама Храмовая гора была сплошной пустошью, на ней не росли даже куманика и вереск, так густо римляне обсыпали ее солью. … Спотыкаясь о камни и скользя по грязи, образовавшейся из каменной пыли, они вышли к долине Тиропион, где все еще стоял участок западной стены Храма. Это было единственное, что римляне сохранили как символ былого величия города, побежденного огнем и мечом».*

***
Каждое утро выхожу я на свой ма’але-адумимский балкон навстречу Иерусалиму. Я вглядываюсь в иерусалимские горы с изнанки, со стороны Битании, или Вифании, нет, простите, Эль Азарии. Символом смотрится отсюда его силуэт, образованный тремя вершинами, каждая из которых увенчана башней, не важно, из какой сказки явившейся. Символом и мыслится отсюда Иерусалим, ибо я знаю, что вон за той Священной горой высится цитадель, укрепленная, как в дни еврейской славы. Душа моя устремляется к нему в молитве, ибо прекрасен ты, о возлюбленный мой Иерусалим!
Но все реже и реже выбираюсь я на свидание с ним. Теперь я предпочитаю любить его чуточку издали, как любят символ, как любят звезду экрана – и не дай Б-г оказаться с ней лицом к лицу – лишенная грима физиономия может вблизи оказаться даже безобразной. И все чаще пугаюсь я звонков моих питерско-московских друзей, собирающихся посетить наши пенаты впервые – придется знакомить их с моим возлюбленным, и не с далекого балкона, а лично – а ну как без грима он им не приглянется?
Когда показываешь впервые приезжающим в Израиль друзьям Иерусалим, шире – вообще Израиль, переживаешь странное чувство раздвоенности, как будто у тебя появляется еще одна пара глаз. Эти новые глаза воспринимают увиденное как бы иначе, с позиций чужого опыта и оценок, вписывая привычные впечатления в чуждый новый контекст, тогда как «изначальные» глаза по-прежнему видят невысказанные скрытые смыслы, постичь которые можно только многолетним личным опытом. Раздвоенность эта для меня довольно мучительна и по сути своей неплодотворна. Она заставляет меня что-то такое доказывать и почему-то оправдываться, хотя вины моей тут как будто и нет.
Непосвященный никогда не поймет Иерусалима, ибо Иерусалим – город скрытого духа, живущего в сосудах его тела. Но что может произойти с духом, если сосуды разбиты? Если рушатся дома, лопаются трубы, зловонны помойки и уродливы новые строения? Если люди враждебны друг другу и судебные инстанции переполнены их ненавистью? Если потеряна гармония, живущая в самом имени города – Иеру-шалаим – город цельной гармонии и мира? Рано или поздно выветрится дух из разбитых сосудов, и тогда уж чини-не чини, – поселится ли он в них снова?

***
Дома Иерусалима покрыты иерусалимским камнем. Так город строили испокон веков. Это та порода земли, что у нас под ногами – сияющая материя иерусалимских гор. В ней заключена мощнейшая божественная энегргия, она излучает золотистый свет, для определения которого в иврите так много синонимов. Но божественный свет этот гаснет, если искажается энергетическая программа, если накапливается энергия застоя. Чернеет при этом иерусалимский камень, меркнет город. Камень иерусалимский требует любовного ухода и обновления, то есть живого участия человека, и тогда он светится нам в ответ.
Человек и среда его обитания представляют собой единую систему, все части которой взаимосвязаны. Неухоженные, перерытые улицы, обшарпанные, в трещинах, с отбитыми архитектурными деталями дома несут негативную информацию, отрицательно воздействующую на душевное и физическое здоровье людей. У древних китайцев был обычай – если в дом приходил враг, его угощали из надколотой посуды. Верили, что человек, принимающий пищу из треснувшего сосуда, раскалывает свою жизнь и теряет драгоценную удачу.

***
Иерусалим не похож ни на одну столицу мира. Столицы – это как бы лица своих государств и народов, их берегут, украшают, макияжем скрывают недостатки. Где бы я ни бывала, убеждалась, что столицы всегда любовно отстроены, отреставрированы, на их красоту не жалеют денег. Если реконструируют старый дом или строят новый – оденут стройку в нарядное платье, на котором в натуральную величину изобразят то, что будет построено, чтобы недоделанное строение не портило вида. А уж исторические центры, эти туристические идолы, напомажены и отлакированы так, что превращаются зачастую в собственные макеты.
Иное дело – столичные окраины. Их удел – быть на вторых ролях, как правило, это рабочие районы со всеми своими пороками, включая бедность, грязь и разруху.
В Иерусалиме все наоборот. Центр города запущен, полуразрушен и беден. Нечистоты стекают под ноги прохожим на центральных улицах, старые камни черны от грибка и всосавшейся в них транспортной гари, фасады домов изуродованы выведенными наружу кондиционерами, что капают тебе на голову, и трубами электропроводки, а некоторые дома и вовсе мертвы, но так и стоят в строю, пугая пустыми глазницами окон. Свойственная Иерусалиму антропомерность нарушается чужеродным масштабом новых строений, и нет в них хороших пропорций – главного качества хорошей архитектуры.
Как только вы отъезжаете от центра, город меняется, и, как правило, в лучшую сторону, а некоторые архитектурные проекты новых районов и вовсе хороши. Вообще, в Израиле, на мой взгляд, блестящая школа ландшафтной архитектуры, которой присуще глубинное понимание природы этого пространства, его спиралевидной формообразующей энергии и изменчивого, подвижного центра координат. Не верьте тем, кто говорит, что в Израиле нет архитектуры. Просто эти люди в слово «архитектура» вкладывают свое ожидание чего-то иного, например, колонн, лепных карнизов, кариатид и крашеных фасадов. Но израильтяне прекрасно знают, что делать со «своими» горками – минималистическое вмешательство в ландшафт, артистический жест – и обнажается сущность пейзажа, человек и природа дополняют друг друга. Пример тому – город-спутник Иерусалима, Ма’ле Адумим, где я имею счастье жить сегодня.
Но центра Иерусалима это как бы не затрагивает, будто все эти талантливые архитекторы живут на другой планете. Конечно, реконструкция – это вам не новое проектирование, здесь нужен другой подход, при том, что все усложняется бюрократическими играми, отсутствием средств, социальными проблемами, частной собственностью на иерусалимскую землю и так далее, но все же? Ведь это наша столица! Да, вобщем-то, и всего мира тоже…

***
Мне, как художнику и дизайнеру, приводилось заниматься и интерьерным дизайном. При этом я много размышляла над тем, что же такое «иерусалимский стиль». Исторически он черпал из многих, очень разнообразных источников, но оказался удивидельно органичным и соответствующим духу Иерусалима. Не буду сейчас подробно вдаваться в его черты, так как не об этом речь, скажу только, что его минималистичность, почти постмодернистская эклектичность, соразмерность человеку, понимание натурального материала, света, неразрывности интерьера и экстерьера, орнаментика и многое другое оказались мне по-настоящему близкими. На мой взгляд, это одно из величайших богатств нашей культуры. Тем больнее видеть, как год от года исчезает он из центра Иерусалима, буквально на глазах, уступая место… чему? А вот мы сами и видим, чему.

***
Так что же это за когорта десятого легиона, оккупировавшая город? И кто эти римляне, населяющие его? Уж не мы ли с вами?
Думаю, у каждого иерусалимца – свой ответ на этот вопрос.

* Милтон Стейнберг. Как лист на ветру.