St. Petersburg’s storyteller

каркатук, конькобежец, в макушки хворосте,
хвост длинной трубки курит в трёхпалости,
заплетя косой скулы-рёбра, на нити волосы —
инженера титул жалован зимней, рябою жабою,
за заслуги в канала хлопаньях надладонными
из перчаток пара, снежки на мосты копейками,
парле ву… в французских кафтанах вороны,
в париках крахмальных семенят за селезнем —
на зеркальный лёд роняя кто медь, кто олово.
пферды-крысы цугом — упряжь скрипит округлая,
«домино, фердидурка, достану тебе из жёлудя»,
«ах, не надо крёстная, мне бы лицо для улицы,
скорлупу смолоть в пудру гранитным жёрновом»…
манит веером, водит по длинному ряду пуговиц,
конькобежца, плотника, и портного в шёлковых
панталонах — штопаных серебристым кружевом…

2.
циркуль-паук на пуантах трещины
горбит, вяжет узлами над мачтами,
звонко, литаврами через пощёчины
струям фонтана, писая мальчиком,
на треуголку шпильного кочета —
выше — там, полонезными пачками
лебедь гребёт посиневшими лапами,
зябнет и нежно поводит плечиком —
«воры украли румяна и платьице —
мёрзну кокеткой в бронзовой патине.»
дух Пуазон мурлыкая кровлями,
крылья из гипса, рельефом облупленным,
«шею твою, языками на колокол,
звонами, глиняной, голою куклою,
в дробь барабанную, улицей гулкою,
падаю, вылеплю над перламутрами
пуговиц…»

3.
оловянный трамвай ведёт под уздцы возница,
по ножу, и жалюзи, до расстанной стрелки,
пассажиры к окнам прильнув верениц водицей
провожают рыжий туман, под мостами реки,
утекают в лужи от каждого звона в стыках,
или плеском говора вдруг замирают тихо —
мокрым городом, чёрной слезой на веке.
на прозрачной бляхе, под именем зреет цифра
фонарём, фанфарами, серым листом и гроздью,
Адонисом, между сырой стеной и узором нимфы
из ручья выходящей на облака чудный остров
над дугой канала, каскадом на искрах молний —
набегая в берег парчой через кровли волны
отворяют створки вечных дождей из соло.

4.
с цепи гранитной железные челюсти
лая брызгами сфинксовых странников,
на дымоходы взбираются к жёрнову
лунного мельника, голову всадника
меряют шляпой церквей островерхою,
лестниц плащом, сединой исковерканной —
«сей император — когда-то был памятник».
пальцы паучьи шастают в клавиши
форта, в офортном дерев обрамлении,
на витражах извиваются калами,
искры фонарные взором из кремния
пересекают и ткут гобеленами —
«ныне органа замшелые пленники
выдуют улицы пепельной пеною…»

5.
ты — раввин канареек, проходных лабиринтов,
бухарской мозаикой кормишь купол верблюда,
за фанфарною бязью уплыв от Итаки к Калипсо
лепишь говоры чаек и эхом испуганным — Jude,
посыпаешь куранты в игле от Петра или Павла,
и скрипит на аллеях следящий внимательно гравий
за движением крови в окна перегонном сосуде.
это Машенька с Волковки вяжет венок василиску,
под чугунным крестом улыбается — Lustig und Rauh,
и за чёрной оградой играют на дудочках крысы,
и бредёт спотыкаясь, слепой серо-каменный Каин
и во лбу его светятся огненным омутом буквы,
и в ладонях зажатые — стонут и охают куклы,
и никто, никогда не промолвит — «Ты умерший. Амен».

Porcelain story

PREFACE

помнишь пируэт? па-де сервского дьявола? —
склеен щербатым пенсне к переносице,
щёки и стёкла слезятся на два по восемь —
морщинистых улиц и площадь мочёных яблок?

в кресле-качалке, пинцетом за буклю уха —
миниманс мушек, монашек чепцы и чётки —
«при работе чёткость и мерность счёта —
важней дыханий в фигурку — Святого Духа»

оживают, шуршат изнанками, серпантинами
голосов, букв от алефа к таву стопчато —
пляшут звёздами, и застывают строчками
из Зоара — «дай нам чело, колос имени,
камень сердца поставь вечным сторожем —
зарождённым в перстах лунным почерком.»

PART I

«ах, советник юстиции, зачем отражения?,
франтам сахарным, бисквитным болтуньям?
идеальна пастушка, та что шепчет под веером,
о любви пастушку — в шляпе с высокой тульей —

он, пасёт ваших агнецов, кормит ангелов
с ладони ажурно-лаковой, миндальной крошкой…

укорите изломами, назовите — имбирным пряником,
камертонно стукните, по лбу серебряной ложкой —
может быть, лишится счастливого часа памяти?»

«ох, любезная матушка, цвета январских сумерек,
для него, и дыханья хладного, уж достаточно —
у подруги ласковой — вьюги шуршат под юбками,
слёзы скрипом катятся, чёрными циферблатами
застывают в веера жёстком пламени…»

PART II

«я мню тебя моим саксонским юнкером,
фарфоровым капельмейстером поцелуями,
Иоганном умным, в короне — луковкой,
в парике амальгамой свинцовой пудренным,
с метлой и ведром наполненным сажею —
ты чистил трубы — открылись скважины —
мешков слезливых фрейлин и горничных —
не убивай, отпусти их заживо —
у них довольно любовной горечи.

как неподвижен! блестишь обожжённый в белое,
недушевлённый, надушенный кёльнским васером,
булавок дюжина — чем же ещё расчествован?
чернильной розой? китайскою птицей важною? —

во мне пружины, и тикают сердца анкеры —
«ах, милый друг, мы будем счастливой парою»,
но ты молчишь — улыбаешься зло и медленно…»

PART III

есть Гинзель и Гретцель в буфетном чреве,
Гретцель — брюхата, Гинзель — расколот первым —
на нос и пятку, сюртук, пятерню в кармане —
края — пустота, гул эха, хрустальный камень —
когда-то был языком и звенел изнутри по птичьи —
«мой Вундерфогель гуляет по полкам чинно…»

град — оловянных кубков, гранёных статуй,
сквозняк в упряжке — напрасно спешили сваты
к невинной ципе — на длинной и тонкой ножке —
(гомункул в лоне — для верности лучший сторож),
у всех птицеловов уделы — из трещин сети,
увы не помогут песни и вольный ветер…

«мой Вундерфогель гуляет по полкам чинно —
для новых Гинзель и Гретцель мешает глину.»

PART IV

бал в бурге, по витражным стенам зее
порез прыжка — сочится жёсткий мёд
двух иволг онемевших от пастельных
кавалеле-цветных кавалькад в руно
косы венцом в осколках хрупких перьев.

ограда сада — чашки — мак, нарцисс
закрыли створки рук — перчаток стебли
карабкаются скатываясь в визг
и звон литавр, и блюдец балабольный
палас-рояль, и свесившись с балкона —
эрзац-король целующий актрис,
взлетевших — поднимая платьев ворох.

гончарный мастер сбрасывает вниз,
того кто не блистает и не чист…